Предисловие
Николай Александрович Панин-Коломенкин всегда был человеком удивительно молодым. Я бы сказал даже, что ему удалось овладеть эликсиром вечной молодости и он использовал его полной мерой — всегда и во всем. Мы, его ученики, учились у него и великолепному юному энтузиазму, и бескорыстной преданности своему виду спорта, спорту вообще и его умению парадоксально взглянуть на вечные проблемы жизни, искусства, спорта.
Он начал свою спортивную карьеру так давно, что сегодняшнему читателю, молодому, устремленному в будущее, трудно даже представить себе, каким был тогда, в конце прошлого столетия, спорт.
Но спорт вечен. Меняются его поклонники. Меняются показатели рекордов. Меняется спортивная техника. А главное остается: борьба характеров, стремление к победе, утверждение личности в поединках с соперниками, поиски все новых и новых путей к победе!
До поры до времени многие процессы в отечественном спорте протекали замедленно. Узок был круг спортсменов. Замкнут для тех, кто не принадлежал к правящим классам. И когда наступил Великий Октябрь, когда спорт пришел к массам, когда миллионы трудящихся нашей страны вышли на стадионы, спортивные площадки, в залы, первый русский олимпийский чемпион, участник Олимпийских игр в Лондоне и Стокгольме, многократный чемпион России по фигурному катанию и стрельбе Николай Александрович Панин-Коломенкин начал вторую, самую главную свою жизнь. Он сохранил в себе столько сил, что их хватило на десятилетия — и для педагогической деятельности, и для научной, и для создания нескольких замечательных книг, которые до сих пор остаются настольными у спортсменов и тренеров самых разных поколений.
Была одна черта характера у Николая Александровича, которая особенно импонировала большинству его учеников. Он был глубоко принципиальным человеком, который не делал скидки ни себе, ни окружающим его помощникам, последователям, ученикам ни в одном деле — большом или малом.
Я помню его образную живую речь. Он никогда не позволял себе употреблять «спортивные словечки»; для каждого движения, каждого явления он находил свежие слова — удивительно емкие и точные. Николай Александрович свободно владел несколькими иностранными языками, он глубоко изучал спортивную литературу, выходящую за рубежами нашей страны, и это помогало ему не только идти в ногу с веком, но и обгонять время, открывая все новые и новые педагогические приемы, изобретая невиданные ранее спортивные элементы.
Некоторые его спортивные открытия живы и по сей день. Я не говорю уж о модели конька для фигурного катания, которая остается эталоном и в современных моделях. Хочу лишь еще раз напомнить молодым спортсменам, овладевающим разрядными нормативами, что впервые в мире систему спортивных разрядов разработал и внедрил в жизнь еще в начале нынешнего столетия Николай Александрович Панин-Коломенкин.
Впрочем, но буду забегать вперед. Об этом и о многих других интереснейших фактах из жизни великого советского спортсмена, педагога, ученого Николая Александровича Пани-на-Коломенкина читатели узнают из этой книги...
Александр Ганделъсман, профессор.
Волшебная восьмерка И. А. Панина
Глава 1 Снежинки на руке
Все не могу привыкнуть
к старости,
Все не могу приноровиться
К внезапным приступам
усталости,
К ослабшей памяти на лица,
Привыкнуть не могу
к степенности,
К глубокой сырости осенней,
К закостенелой неизменности
Давно сложившихся
суждений.
К ложащейся на
сердце тяжести.
Что по почам
томит и гложет,
Когда не только ты, но,
кажется,
Весь мир с тобой уснуть
не может.
К телесным и душевным
ссадинам,
К мельчайшим
возрастным приметам,
Таким нежданным и
негаданным,
Как будто заморозки летом.
Михаил Матусовский
 Тонкие, хрупкие снежинки, втянутые ветром в бешеную карусель, не выдерживали темпа и потихоньку сходили с дистанции. Обессиленные, они планировали на широкий карниз у самого окна, прижимались к стеклам, пытались проскользнуть в чуть приоткрытую форточку. Некоторым это удавалось, и тогда, прежде чем исчезнуть навсегда, они маленькими холодными капельками отдыхали на руке очень немолодого человека, сидевшего в кресле, у окна и всматривавшегося в хороводы метели, в мелькание нелепых силуэтов людей и машин. Размытость красок и звуков своей неопределенностью немного раздражала его, но не настолько, чтобы раздражение стало хозяином положения и заставило без нужды тратить на него силы. Нет, нет, он вовсе не хотел экономить тот быстро таявший запас энергии, который у него оставался. Он не хотел даже думать об этом. Экономия получалась как бы сама собой, автоматически, и он, зная свое тело, изучив себя за восемьдесят с лишним лет до самой последней жилки, понимал, почему так выходит. Не мог не понимать.
Шорох и переливы снежинок, робкие серо-голубые струи света, прорывавшиеся иногда сквозь низкий облачный потолок, — все это и раньше, и сейчас вызывало в нем мягкий отклик, освобождало от необходимости думать о будущем, затягивало в прошлое. Обычно в детство, которое хотя и было всегда с ним, но тем не менее казалось удивительно красивой историей, приключившейся с другим. Ах, как ему иногда хотелось рассказать тому, другому мальчику, что с ним произойдет в жизни, где его будут подстерегать опасности и когда придут к пему счастливые озарения; дать ему в далекий путь чуточку того знания, которое ему, старику, уже вовсе не нужно. Впрочем, мальчик, вероятно, и слушать его не стал бы — кому захочется сидеть возле старика, когда на улице снег, снег, снег, когда по земле ползут
белые шальные ручьи и можно перейти их вброд, и можно помчаться по их своенравному руслу до самого устья, до ледового поля, которое покажется бескрайним морем, а спустя много лет превратится в самую обычную площадку чуть побольше пятачка, ограниченную со всех сторон жестко и навечно.
Контуры накладывались один на другой и при этом начинали двигаться, приобреталрг даже выпуклость, объемность. И прошлое, и настоящее становились одним целым, события семидесятилетней давности оказывались вдруг сегодняшними, а то, что он видел за окном, уходило в далекое, много раз повторявшееся прошлое и снова возвращалось, напоминая о себе и принося забытые осколки воспоминаний.
Он не раз ловил себя на удивительной способности: память могла подарить ему воспоминания свежими и яркими, не тронутыми опытом последующих лет. Каждого из своих друзей он мог вернуть себе таким, каким тот был в разные годы. Последние картинки никак не могли закрыть предыдущие — просто они стояли рядом, и по требовалось даже особого усилия, чтобы сменить одну на другую, остановиться, рассмотреть хорошенько и снова сменить.
Несколько снежинок, растаявших на руке, образовали небольшое озерцо, на дне которого были темно-коричневые запутанные овраги. Они поразили его своей запутанной страшной сетью, и ему захотелось закрыть глаза и уснуть. Но заснуть он так и не смог — в шелесте ветра появилась новая нота, мелькание за окном прекратилось, стало темнее, и горизонт закрылся. За окном стояли люди. Маленькие, розовощекие, глазастые. Они смотрели в его окно. Они хотели увидеть его — это точно.
— Дедушка Панин, дедушка Панин, мы вас ждем, выздоравливайте скорее... Мы вас ждем у себя на катке...
Слова вылетали вместе с клубами пара. Каждое слово принимало свои очертания. «Выздоравливайте» было огромным, но зато его скорее унес ветер.
Они смотрели друг на друга. Он видел их, и снег, и движение и еще видел себя в их глазах. Он говорил что-то, они видели шевеление его губ, слова были не нужны, слова все равно растворились бы и исчезли в метели. А самым важным было то, что они видели друг друга и что они так нужны были друг другу- Он-то знал это твердо благодаря прожитой жизни, а они только догадывались, только интуитивно чувствовали.
— Дедушка Панин, мы вас ждем...
Слова улетали прозрачными парусами. Они были ощущаемой реальностью и одновременно ускользающей бесплотностью. Эхо их звучало у него в ушах. И он был счастлив, когда, стряхнув с руки свое крохотное озеро, махал им вслед — ребятишкам, в каждом из которых чудился ему тот мальчик, который когда-то смело переходил вброд снежные потоки.
— Я вам все еще расскажу. Мы увидимся на катке. Вот только денек я отлежусь дома. Я вам расскажу о том, что было со мной, и вы поймете, что это пригодится и вам. Я знаю, что пригодится...
В предутренний час, когда ночь нема и глуха, он проснулся от боли в груди. Она шла лавиной, засыпая многотонной массой сердце и заставляя его остановиться. И он подумал: «Я ведь обещал им прийти... Я им еще не рассказал о чем-то очень важном... Они должны были знать это...».
Он попробовал сделать невозможное. Он еще видел в невероятной отдаленности стеклянную трубочку с таблетками, в которых, возможно, еще был шанс на спасение. И он бросился к своему последнему финишу. Он мчался с самой высокой скоростью, на которую только был способен. Он мчался на коньках, на велосипеде, на яхте под парусами, в лодке. Он должен им еще многое рассказать, и он обязан, он не имеет права...
Утром его увидели с трубочкой в руке. Он держал ее как эстафету, и лицо его было спокойным. Первый русский олимпийский чемпион Николай Панин-Коломенкин финишировал в последний раз.
Летний день, увы, далек, Эхо смолкло. Свет поблек. Зимний ветер так жесток. Но из глубины времен Светлый возникает сон — Легкий выплывает челн.
Плывет рядом с нами и корабль Николая Панина-Коломенкина. От горизонта направился он к нам: вначале появились мачты с праздничными флагами, затем рабочие надстройки и палубы, наконец — весь корпус — могучий, цельный, легкий, красивый. Такому кораблю плавание было уготовано на века.
И еще не раз все мы будем с благодарностью вспоминать о Николае Панине, который открыл удивительные страницы спорта, задумываться над советами, которые он оставил нам, изучать шаг за шагом его жизнь, деятельность и, конечно же, его спортивные подвиги, ибо в них распахивается его характер.
|
