Необходимое предисловие * Главное не победа, а участие! * Тяжелый лед тренировок * Где мои коньки? * Преимущество было минимальным * Самые счастливые и самые обидные * Золотой финиш Веденина * 11 дней пролетели как миг
 Саша: Эта глава почти целиком принадлежит Ире. Когда мы готовились к первой своей общей Олимпиаде — в Инсбруке, Ира часто вспоминала Саппоро, еще и еще раз процеживала сквозь сито воспоминаний все факты и события, отбирая самое интересное, поучительное, необходимое теперь уже для нас двоих. Я слушал ее как завороженный. Но кое-что казалось мне преувеличением: ну чем олимпийский турнир так уж отличается от обычного чемпионата мира? И Ира терпеливо и без устали объясняла, расшифровывала, уточняла шаг за шагом свои ощущения, искала — и находила — объяснения своим поступкам, чтобы я тоже мог сделать необходимые для себя выводы. Эта наша общая работа сделала и Олимпиаду-72 для нас как бы общей. И все-таки полностью она принадлежит только Ире...
Ира: Мне хотелось убедить Сашу, что олимпийские игры — это такой праздник, который принадлежит всему миру, всему человечеству. И когда олимпийцы так охотно, подробно, со всеми неповторимыми деталями стараются в своих воспоминаниях передать атмосферу игр, я их отлично понимаю...
За основу своего рассказа о Саппоро я бору несколько страниц из дневника, который вела в те дни по просьбе газеты «Московский комсомолец». Конечно, в тот, опубликованный, дневник попали далеко не все мои записи. И сегодня я стараюсь восстанавливать пропущенные строки, выброшенные мною же абзацы и даже те мысли, которые просто не успевала тогда записывать.
Олимпийские старты всегда имеют для фигуристов свой пролог. Для нас таким прологом в 1972 году были вначале соревнования сильнейших советских фигуристов в Риге, а уже затем — чемпионат Европы в Гетеборге. Мы с Улановым прошли их с чисто спортивной точки зрения, в общем, удачно, хотя и не испытывали особого подъема, воодушевления, той страстности, которая единственно и способна любому движению придать индивидуальность и выразительность. И это было вполне объяснимо. Расскажу подробнее, что же происходило в те дни и что осталось не замеченным никем, кроме нашей маленькой, состоящей из трех человек, команды: двух спортсменов и тренера.
Еще в самом начале сезона мы втроем в один прекрасный день собрались, чтобы скоординировать планы, уточнить детали, найти самые оптимальные решения для всех ключевых задач. Планировать-то мы планировали, но я, как человек эмоциональный, открытый, не любящий недосказанностей, решила начистоту изложить мужчинам, что у меня накопилось в душе. Я заявила, что выступаю последний сезон. Все, с меня довольно! Мы зашли в творческий тупик, повторяемся, не/растем, топчемся на месте. Нет должного взаимопонимания и контакта, и в первую очередь — между мной и Лешей. Мирного или компромиссного выхода из такой ситуации, говорила я тогда, не видно. Его, по-моему, просто не существует. И поэтому надо искать выход принципиальный, пусть даже и болезненный. Словом, надо расставаться. Кататься так, как мы катаемся, я больше и не хочу, и не могу. (Слово «кататься» здесь имело смысл гораздо более глубокий, чем просто скользить по льду.) Тем более что и учеба в институте требует большего внимания и отдачи.
Много горьких слов я тогда сказала и тренеру, и партнеру. И даже спустя много лет не сомневаюсь в своем тогдашнем полном праве сказать это. Для меня спортивная пара — это не только два партнера, поставленные волею судеб рядом для исполнения каких-то более или менее сложных элементов фигурного катания. Если уж двое тренируются и выступают вместе, большую часть года проводят вместе,— у них должен быть и общий круг интересов, какая-то общность — духовная, интеллектуальная. Без этого общей спортивной жизни надолго не создашь.
В те дни одна наша журналистка как-то задала мне вопрос:
— На ваш взгляд, спортсмены, объединенные в пару, обязательно должны рано или поздно стать мужем и женой?
Я, понимая подтекст этого вопроса, ответила совершенно категорически:
— Думаю, это совершенно необязательно.
Тогда последовал еще один, так сказать наводящий, вопрос:
— Вы с Лешей дружите? Я сказала что думала:
— В фигурном катании мы дружим.
— А в жизни?
И снова я ответила то, что сразу пришло на ум и что было для меня в те дни единственной правдой:
— А у нас почти вся жизнь — фигурное катание. Вообще, мы с Лёшей очень разные, и это отражается на нашем катании...
Журналистка никак не могла остановиться. Впрочем, это вполне объяснимо так называемым извечным женским любопытством:
— Может быть, надо быть чуточку влюбленной в партнера?
На конкретно поставленный вопрос я могла ответить тоже только абсолютно точно и конкретно:
— Может быть. И я влюбчивая... Но Леша не герой моего романа...
Под своими ответами того времени я могла бы подписаться и сейчас. И в интервью, пусть и не полностью, отражается и мой максимализм в подходе к взаимоотношениям людей, и моя бескомпромиссность, и мое отношение к ситуации, сложившейся в нашей паре. Мне хотелось большего взаимопонимания, поддержки, теплоты. Разве такие минимальные надежды не естественны для спортсменки, у которой в спорте почти вся жизнь?
Разговор, проведенный в начале сезона, состоялся бы рано или поздно. Но раз уж получился он ранней осенью и мы объяснились до конца, стало немножко легче: напряжение было частично снято, ближние цели и задачи намечены конкретно и точно. И к тому же, думала я, пройдет еще несколько месяцев — и я навсегда расстанусь с выступлениями на льду. Надо потерпеть. И обязательно вытерпеть, чтобы завоевать золотую награду на Олимпиаде. Перед этой, самой главной для любого советского спортсмена, задачей все наши неурядицы внутреннего характера должны были отступить на второй план. Не могли не отступить...
Тут вспоминается еще одна маленькая деталь. Мне почему-то всегда казалось, что для меня именно нечетные годы являются особенно счастливыми. В 1967 году мы с Лешей впервые стали выступать на официальных соревнованиях и сразу же получили высокие оценки. Два года спустя впервые стали чемпионами Европы и мира. В 1971 году, несмотря на небольшие шероховатости, снова довольно легко подтвердили свое право именоваться сильнейшими. И наоборот, в четные годы меня преследовали неудачи, болезни, травмы, неожиданно возникали какие-то осложнения, преграды. В 1968 году, скажем, мы уже были в сборной, выступали на первенстве Европы, а в олимпийский Гренобль нас не послали. Вот и перед 1972 годом у меня была опаска. Пусть это называется суеверием, да что с ним поделаешь: из головы не шло, что год для меня будет особо трудным.
В Риге определились три наши лучшие спортивные пары, которым предстояло выступать на чемпионатах мира, Европы и Олимпийских играх. Мы с Улановым завоевали право на «первый номер», за нами шли Людмила Смирнова и Андрей Сурайкин, а третьими впервые стали Ирина Черняева и Василий Благов, юные воспитанники Татьяны Тарасовой. Именно этой парой молодой тренер сделала тогда свою первую серьезную творческую заявку в парном катании.
Если нам победа в Риге досталась сравнительно легко, то Людмиле и Андрею пришлось после короткой программы стартовать с четвертой ступеньки, и только удачное исполнение произвольной программы позволило им перейти на второе место. Таким образом, в сборную не попали бронзовые призеры прошлогоднего первенства Европы Галина Карелина и Георгий Проскурин.
Без особых осложнений прошел и чемпионат Европы в Ге-теборге. Без особых осложнений для наших спортивных пар, потому что в остальных видах программы чемпионата были свои неожиданные повороты (к примеру, с помощью не очень честных приемов были лишены заслуженной ими золотой награды наши чемпионы в танцах на льду Людмила Пахомова и Александр Горшков, были и другие «сюрпризы»). Среди спортивных пар победили мы, Смирнова и Сурайкин стали серебряными призерами, а Черняева с Благовым заняли шестое место. Дебютанты после короткой программы были даже пятыми, но затем их подвели нервы. (Хотя, когда говорят о нервах и психологических срывах у совсем еще молодых спортсменов, я не очень это понимаю. Какие такие сложные жизненные и спортивные коллизии сказались на психике юных? У них — если они приходят к трудным соревнованиям во всеоружии — нервы должны быть крепче, чем у кого-либо. Свежие ведь еще, ответственности, той, какая лежит на плечах у лидеров, тоже еще нет. Катайся в свое удовольствие, показывай себя и на других смотри, опыта набирайся. В общем, в таких случаях скорее не о нервных срывах должна идти речь, а о неполной готовности к сложным испытаниям. Вещи надо называть своими именами, тогда и спортсменам их задачи становятся понятнее!)
Чем ближе была Олимпиада, тем меньше времени оставалось у нас для всяких выяснений взаимоотношений. И это хоть немного, но смягчало тот непреложный факт, что команды из трех единомышленников у нас перед Олимпиадой не стало. Впрочем, некоторую монотонность и тусклость нашего катания окружающие, вероятно, заметили. Во всяком случае, в Гетеборге на пресс-конференции нам задали несколько странный вопрос: «Хорошо ли вам сидится на вершине?» Леша нашелся и сразу ответил, что сидеть нам некогда, что надо интенсивно тренироваться, а то и вниз с вершины можно быстро съехать. Но остроумный экспромт для нас самих ничего не изменил.
Так, находясь в отменной физической форме, стабильно исполняя свои программы, но далеко не в лучшей психической готовности и отправились мы на Олимпиаду в Саппоро. По пути была сделана остановка — для акклиматизации — в Хабаровске. Там вошел в строй отличный Дворец спорта, был лед для тренировки, и мы — насколько это было возможно — спокойно провели последние тренировочные дни. С этой строки я и обращаюсь к своему старому, может быть немножко наивному, дневнику, который вела в Саппоро, дополняя его, комментируя, а иногда и поправляя — с сегодняшних своих позиций...
27 января 1972 года. Вот и лечу я на Олимпиаду. Олимпиада!.. Красивое и несколько загадочное пока слово. Впервые я услышала его, когда только-только начала заниматься спортом. Потом слышала не раз, а теперь уже сама — участница Олимпийских игр. Даже не верится...
Мы с Лешей выступали на многих международных соревнованиях, но, пожалуй, никогда я так не волновалась. Ведь олимпийские игры бывают раз в четыре года, и от нас ждут только победы.
Наш самолет поднялся с Хабаровского аэропорта в девять часов утра. Мы летим вместе с саночниками, прыгунами с трамплина, большой группой журналистов. Среди прыгунов — горьковчанин Гарий Напалков, старый знакомый: мы с ним вместе были делегатами XVI съезда ВЛКСМ. Парень он очень общительный, веселый, с ним любая дорога кажется короче. Да и ребята обрадовались: они летели из Москвы, порядком уже устали, а тут новые попутчики — оживились, шутить начали.
Одним из самых азартных шутников был остроглазый, быстрый в движениях, весь как пружина биатлонист Саша Тихонов. Инициатор бесконечных веселых розыгрышей, сам он всегда внешне оставался абсолютно серьезным. Никогда по его лицу не угадаешь — шутит или правду говорит. С самолетного знакомства и родилась наша дружба с Тихоновым, с годами крепнущая и крепнущая...
Сборная команда СССР была, в общем, молодой, многие еще не нюхали олимпийского пороха, рассказы бывалых олимпийцев ценились на вес золота. И дорога промелькнула незаметно. Да еще и летчики опекали нас очень заботливо. Только успели взлететь — приходит командир корабля:
— Ну, кто здесь самый смелый? — говорит.— Пошли со мной...
И повел нас к летчикам. Зашли в кабину, один из пилотов и говорит:
— Ребята, вы смотреть смотрите, но на сувениры ничего не берите. Здесь все пригодиться может...
Полтора часа полета — и вот уже Саппоро. Нас встречают руководители команды, хозяева Олимпиады. Вышли с нами и пилоты: «Не подкачайте,— говорят,— а то обратно не примем». Снова все посмеялись, пошутили. А я еще сказала про себя: «Ну как же можно «подкачать», если миллионы наших людей сердечно желают нам успеха и на нас надеются?»
Не успели сойти с трапа — как тут же в аэропорту первая пресс-конференция. Вот и началось, подумала, на чемпионатах Европы или клгра никогда еще так вот с места в карьер не приходилось -j-гвечать на вопросы журналистов. Ну, а вопросы были обычные, без олимпийского оттенка: «Как думаете выступить?», «Сколько лет занимаетесь спортом?», «Кто ваши основные соперники?» Чтобы получить ответ на такие вопросы, журналистам не обязательно приезжать па олимпийские игры. Все это уже не раз говорено-переговорено. Как стандартная анкета участника соревнований — заполняешь ее почти автоматически.
Потом расселись в автобусы. И снова неожиданность: мужчин усаживают отдельно от женщин. Даже наклейки на наших чемоданах и сумках разные: чтобы не перепутать, когда будут расселять,— ведь в Олимпийской деревне по традиции есть мужские и женские корпуса и вход на территорию к соседям категорически запрещен. Даже если бы участниками Игр оказались муж и жена, все равно их расселили бы по разным корпусам и встречаться они могли бы разве что в зоне отдыха, да еще в столовой или на тренировках. Все это мы уже знали заранее, но, когда команду вот так разделили, стало чуточку грустно.
До Олимпийской деревни — час езды. И можно было, пусть и на ходу, увидеть, до чего же красивы места вокруг Саппоро. Невысокие заснеженные горы. Снега очень много, ели сгибаются иод его сверкающими на солнце пластами. Домики небольшие, с непривычными террасными крышами. Крохотные машинки снуют по шоссе, но наши автобусы идут гордо, как линкоры,— еще бы, они ведь ОЛИМПИЙСКИЕ!
Олимпийская деревня только называется Деревней. Опять-таки по традиции, поскольку когда-то, лет сорок назад, олимпийцев действительно расселяли в маленьких поселках. Большая площадь с флагштоками, возле нее огромные одноэтажные деревянные ангары столовых, а за ними поднимаются кварталы жилых корпусов, напоминающие московские Черемушки. Это корпуса мужской половины Олимпиады. Чуть в стороне в небо уперлись два одиннадцатиэтажных здания, отведенных для спортсменок. Они окружены густой колючей проволокой. Наши здания сразу окрестили «женским монастырем». Вход сюда мужчинам категорически запрещен. Лишь : однажды несколько американцев решили проверить бдительность охраны, попытавшись проникнуть в запретную зону. Задержаны они были тут же и бесславно покинули «чужую территорию».
Меня поселили вместе с Мариной Саная в огромном трехкомнатном номере. Мы назвали его «наши апартаменты». После Олимпийских игр дома Деревни должны были быть переданы жителям города, поэтому планировка была квартирной, рассчитанной на проживание обычной семьи из нескольких человек. В каждой квартире — все удобства, а кухня сверкает полным набором необходимого оборудования.
Но женщины есть женщины. Мы с Мариной захотели сделать квартиру еще более уютной, подвигали мебель — разок, другой. Трудились интенсивно и своего добились. А уже в два часа дня вся советская команда собралась на центральной площади — здесь торжественно был поднят советский флаг. Все было очень торжественно.
Марину не случайно поселили вместе со мной. Ее в это время тренировала Нина Алексеевна Жук. Марина оказалась самой юной в нашей сборной. Ей, конечно, было очень трудно сразу «переварить» такой поток новой информации. И Нина Алексеевна попросила меня, чтобы я взяла шефство над Мариной. Я согласилась на это охотно: с одной стороны, естественно было, что более опытная спортсменка помогает юной, а с другой — я понимала, что такие заботы немного и меня отвлекут от предстартовых волнений.
В тот же вечер состоялась первая тренировка на льду. Сразу в ледовом Дворце Макомаыаи, где пройдут состязания фигуристов и турнир хоккеистов. Здание Дворца необычное — несмотря на свои гигантские размеры, кажется оно очень легким, ажурным. Неподалеку от Дворца нас ожидал приятный сюрприз — к открытию Игр японские архитекторы и скульпторы создали здесь колоссальную галерею ледовых статуй. Зрелище поистине волшебное, ни на что не похожее: представьте себе гигантские снежные фигуры величиной с многоэтажный дом. И все разные — герои сказок, книг, кинофильмов.
Дворец Макоманаи и внутри оказался удобным. Освещение яркое и ровное. Акустика великолепная. Правда, лед немного жестковат, «варить» его ведь надо здешним ледовым «поварам» и для фигуристов, и для хоккеистов, а вкусы у нас разные — хоккеисты любят, когда лед жесткий, им прыгать, как нам, не нужно. Впрочем, к такому льду нам не привыкать — у нас и во Дворце ЦСКА такой же, мы его и там делим с хоккеистами.
Лишь бы он оказался счастливым, этот жестковатый лед Дворца Макоманаи. Счастливым для меня, для нас, для всей нашей команды!
3 февраля 1972 года. Сегодня открытие Белой олимпиады. Праздник. Радостное настроение у всех. И погода — как по заказу. После снегопадов — легкий мороз, голубое небо. Солнце огромное, такое же яркое, как на официальной эмблеме Игр. Страна восходящего солнца — не случайно так называют Японию. Хозяева стараются, чтобы ни одно облачко не омрачило праздника, и даже вызвали вертолеты, которые рассеивают последние крохотные клочки тумана над ледовым стадионом. По дороге к месту сбора всей нашей делегации мы с Мариной встречаем конькобежку Людмилу Титову. Она сразу выкладывает нам потрясающую новость:
— Вы знаете, что на параде пойдете вместе со знаменосцем— Славой Ведениным?! Что вы будете его ассистентками? Об этом мы и мечтать не могли. Знали, что Веденин будет знаменосцем советской команды, но чтобы нас сделали его ассистентками!..
Ровно в 10.15 все делегации выстроились по алфавиту и двинулись к стадиону. Наша команда была одета в красивые пушистые шубы. Рядом с нами шла команда Швейцарии — в тоненьких плащах и легких шапочках. Знаками показывают: давайте, мол, поменяемся. Смех смехом, а сами дрожат от холода. У американцев форма выглядит эффектно, все в чем-то кожаном, цвет — синий. Но мороз добрался и до них: куртки застыли и гремят, как металлические. Вообще, парадная форма самая разнообразная, а все вместе — пестрый, праздничный калейдоскоп, зрелище яркое, неповторимое...
Путь от Олимпийской деревни к стадиону не ближний. И вдоль него выстроились тысячи местных жителей, туристов. Флажками машут. Приветствуют делегации. Нас увидели и сразу закричали по-русски: «Очень хорошо!» Почему так—■ не поняли. Аванс, наверное, на предстоящие выступления.
Самые торжественные минуты открытия... Вынос олимпийского флага... Потом появление на стадионе олимпийского факела... Торжественное молчание сменяется громом аплодисментов, когда вспыхивает огонь XI Белой олимпиады. Прозвучали слова Олимпийской клятвы (хорошо было бы, чтобы перед каждым крупным чемпионатом и участники, и судьи вновь и вновь повторяли слова о том, что они клянутся вести борьбу честную, открытую, направленную на укрепление дружбы народов!). Десятки тысяч воздушных шариков поплыли в голубом небе. Фейерверк. На поле стадиона выехали фигуристы в ярких костюмах.
Праздник удался на славу, он поистине был из тех, которые не забываются всю жизнь. Уже после трех олимпиад могу сказать уверенно: такого праздника для меня на следующих играх не было. Может быть, потому что в Саппоро был первый? А может, и не только поэтому.
Праздник праздником, а на тренировку отправляться надо. С тренировками, когда они проходят не в главном Дворце, дело худо. Дорога туда дальняя, в один конец — больше часа. Пока доедешь, пока возвратишься — часа четыре уходит. А если приходится ездить два раза, то полный восьмичасовой трудовой день получается. Тренировочные катки — неплохие, только холодные, слабоотапливаемые. Мы стараемся выезжать уже одетыми в спортивные костюмы, чтобы минимум времени терять на сборы и не остывать в раздевалке. Каток Томакома-наи надолго запомнится мне именно своей холодиной.
6 февраля 1972 года. Сегодня — старт. Показываем обязательную программу. А встали в шесть утра — через час утренняя тренировка, последняя проверка. На наши тренировки приходит много народу, ведущие специалисты — слух о том, что мы катаемся последний сезон, не знаю уж с чьей легкой руки, обошел всех. Вот и хотят посмотреть на нас в рабочей обстановке, убедиться, действительно ли в последний раз... Не знаю, как со стороны, по я сама это чувствовала. Леша вообще был вялым, прыжки у него часто не получались. Все шло, как говорят, шиворот-навыворот.
И на последней тренировке короткой программы было не лучше. Покатали отдельные кусочки, проверили элементы. Всю тренировку не получался у Леши двойной «сальхов» — обязательный прыжок. Заносило в сторону, выезда не было. Жук был мрачен. Да еще и очень раннее время тренировки сказывалось. И уехали мы в Деревню вновь крайне недовольные собой.
Официальный старт был назначен на три часа дня — считалось, что на короткую обязательную программу публика не пойдет и вечером для нас соревнования устраивать бессмысленно. Это ведь позже короткие программы по своей выразительности достигли таких высот, что соревнования превратились в своеобразные концерты.
Для отдыха оставалось несколько часов, и я решила попытаться выспаться. Только легла — сразу же отключилась, забыла обо всем, даже о том, что после тренировки Станислав Алексеевич сказал, что лед был чересчук уж жестким и что коньки надо чуток подправить.
Проснулась я незадолго до того часа, когда надо было выезжать во Дворец спорта. Оделась. Взяла сумку. Чувствую, что она легче, чем обычно. Открыла и ахнула: в сумке нет моих коньков с ботинками.
Шепчу себе: «Успокойся, ну, успокойся же, ты, наверное, их вынула, когда пришла, и поставила где-нибудь в углу. Поищи, только спокойно, до старта уже времени почти не остается, только не суетись».
Обошла наши комнаты. Обшарила все углы, шкафы и шкафчики — нигде ничего.
Без сил уселась на стул: «Вот и кончилась моя первая и последняя Олимпиада. На чужих коньках выступать невозможно. Чужие ботинки на мою ногу не сядут. У меня ведь ботинки особые,— думаю я уже почти спокойно.— Нет, на чужих коньках я не смогу кататься. Так что тут уж ничего не поделаешь...»
Я не гадала, кто же мог унести коньки, как они могли исчезнуть из комнаты. Я принимала их отсутствие как некую данность и даже не пыталась выяснить, как могло случиться, что из прекрасно охраняемого корпуса Олимпийской деревни, из закрытых «апартаментов», где я спала, кто-то мог вынести мои коньки.
В тихом отчаянии вышла я на улицу.
Мимо шли люди с приветливыми лицами. И никто из них даже не догадывался, что случилось со мной. В руках у меня была пустая сумка, и руки немели от ее тяжести.
У выхода меня ждал Станислав Алексеевич. «Вот для кого будет удар еще пострашнее, чем для меня»,— подумала я и тут же торопливо стала говорить:
— Только не волнуйтесь, Станислав Алексеевич, только не волнуйтесь!
Жук изменился в лице:
— Что случилось, Ириша? Я повторила:
— Только не волнуйтесь, Станислав Алексеевич. Только не переживайте. Пропали мои коньки с ботинками. Исчезли из комнаты. Не знаю, куда они могли деться,— все перерыла, но так и не нашла...
Жук вздохнул с облегчением.
— Да они ведь у меня. Я их немножко подправил.
У меня даже и мысли не было, что, пока я спала, Марина отнесла коньки тренеру, чтобы он их поточил. Ну, не могла я себе представить в этой предстартовой, напряженной обстановке, что возьмут у меня коньки и оставят пустую сумку. И не скажут ничего. Не могла — и все тут.
Эти сорок минут, пока я искала коньки и пока шла к Жуку, так вымотали меня, что к старту я подошла — ну, как получше выразиться — не то чтобы равнодушной, но что уж точно — абсолютно уравновешенной. После того, что я пережила, все остальное казалось детским лепетом. Психическая разрядка у меня была полной.
Вот так клином был выбит клин предстартовой лихорадки. Теперь я понимаю это. Но что творилось со мной тогда — ни в сказке сказать, ни пером описать. Потому что перечитываю я сейчас то, что написала, и вижу: нет, невозможно передать мое тогдашнее состояние, те мои сорок минут...
Накануне, как обычно, была жеребьевка. Леша (он всегда тянет жребий — у него рука «легкая») вытянул девятый номер. Хорошо. А то последнее время у нас частенько бывал один из первых номеров.
Мы вообще любим катать короткую программу. Она всегда у нас идет удачно. Обычно мы проносимся по шести обязательным элементам вихрем, и это выглядит эффектно. В этот день, прежде чем стартовать самим, краешком глаза заглянула в зал и увидела, как катаются Люда Смирнова и Андрей Су-райкин. Понравилось. Уверенно сделали все, что им было положено. И оценки оказались высокие.
Но это — краешком глаза. Главное — сосредоточиться на своей программе. Мне настройка далась легко, мышцами я ощущала заранее, что и как сделаю. За Лешей тоже понаблюдала — вроде бы все в порядке, неудачи утренней тренировки, должно быть, забыты.
Ан нет. Мы стартовали первыми в третьей «четверке». Разминку закончили чуть раньше других — чтобы отдышаться. А когда вызвали нас для демонстрации программы, с первым же аккордом «Чардаша», как в лучшие времена, ринулись вперед. Ход набрали сразу, и первые четыре элемента прошли на ура. Не знаю как Леша — я у него потом ни разу не спрашивала об этом,— но я даже дыхание как будто не переводила и ни разу ни после поддержки, ни после дорожки шагов и вращений не подумала с облегчением: вот и еще один барьер перешли. Но вот подходит черед предпоследнего обязательного элемента — прыжка «сальхов» в два оборота, прыжка элементарного, может быть вообще самого легкого для современного фигуриста. Не думая ни о чем, взлетаю, делаю два своих оборота и еще в воздухе, непонятно каким уж чувством, улавливаю, что Леша прыгает «сальхов» одинарный. Грубая ошиб- | ка. Не выполнен элемент. И судьи строго наказывают за это. |
Автоматически завершаем короткую программу. Отъезжаем к бортику. Станислав Алексеевич пытается шутить, но мы на это не реагируем. Молчим, пока не видим оценки. Оказывается, они не так низки, как можно было ожидать: то ли судьи не успели среагировать, то ли авторитет лидера и высокий класс исполнения остальных пяти элементов сделали свое дело. Мы выходим все-таки на первое место, но преимущество перед Людой и Андреем всего-навсего в один судейский голос. Преимущество шаткое, что и говорить. Вопрос о том, кто же будет чемпионом, разрешится только через день.
Уже потом на вопрос корреспондентов во время пресс-конференции: «Почему вы сделали ошибку при исполнении «салъ-хова»?» — Леша ответит: «Хотел прыгнуть как можно выше!» Ответ свидетельствовал о том, что новый олимпийский чемпион старался все сделать как можно лучше. Но я-то знала, что прыжок не получался и на последней тренировке, что пара была не та, что раньше.
Если уж говорить до конца, то мне такого рода ответы не по душе. У меня что на уме, то и на языке. Не люблю я дипломатических экивоков. Если ты по-настоящему силен, если готов выполнить свою роль до конца, то и игру надо вести открытую, достойную сильного. И особенно обидно было то, что мы ведь действительно были отлично подготовлены и физически, и технически, а элемент между тем не получился. Значит, неудачно сработала психика, что-то дрогнуло, отвлекло... Я так и не спросила у Леши, что это было. Может, напрасно?
Итак, перед произвольной программой мы первые, за нами, как и много лет подряд, Смирнова и Сурайкин, потом идет пара из ГДР Мануэла Гросс и Уве Кагельман. Еще две пары претендуют на высокие места — американцы Алисия Старбук и Кеннет Шелли, Альмут Леман и Герберт Визингер из ФРГ. Потом — Черняева с Благовым, что для новичков турниров высокого ранга не так уж и плохо.
Леша пошел на жеребьевку, а я решила немножко погулять. Встретила наших ребят-хоккеистов: Женю Зимина, Витю Кузькина, Игоря Ромишевского. Дела у них идут хорошо, правда, главное еще впереди. Вместе с ними зашла в интернациональный клуб Деревни. К вечеру в нем всегда шумно и весело, спортсмены обмениваются значками, поют, танцуют. В клубе много игорных автоматов. Попробовала и я поиграть, однако выиграть так ничего и не смогла. Рука не та, и глаз устал. Не до игры. Музыку немного послушала, а у самой вместо одной мелодии в голове совсем другая...
8 февраля 1972 года. До чего же приятно здесь, в Саппоро, за тысячи километров от дома, знать, что о тебе думают, волнуются, за тебя болеют. Каждый день в Олимпийскую деревню в адрес нашей делегации приходят десятки телеграмм с поздравлениями и пожеланиями удачи. Получаем такие телеграммы и мы с Лешей. Приходят они из разных концов страны от людей знакомых, а большей частью незнакомых. Особенно много почему-то из Грузии. Вот уж не думала, что в такой «незимней» республике столько поклонников фигурного катания.
Вот одна из телеграмм: «Желаем только победы, и пусть она будет такой же яркой и красивой, как наш древний Тбилиси. Семья Беридзе».
Последняя тренировка перед произвольной программой. Катаемся утром. Снова на тренировке полно народу —■ судьи, тренеры, члены Международного союза конькобежцев. Тренировка — как еще один дополнительный старт. Мы повторили отдельные связки и комбинации прыжков. Настроение неплохое, волнения особого нет. Может быть, потому что все мысли сконцентрированы только на вечере.
Жребий доставил нам предпоследний, пятнадцатый, номер. Это и хорошо, и плохо. Завершать программу всегда эффектнее, чем начинать. Это — аксиома. Но вот ожидать своего выхода, волей-неволей прислушиваться к гулу трибун, ловить отрывки доносящейся музыки, видеть лица — нахмуренные или счастливые — тех, кто уже закончил выступление,— не так-то просто. У каждого опытного спортсмена уже выработан психический стереотип поведения в таких случаях. Каждый отвлекает себя как может, каждый ждет от тренера особого слова. Ох, как трудно найти эти слова — те, что были бы единственно необходимыми. Особенно хорошо я поняла это позже, когда сама стала тренером. Чувствуя, как ждут от меня ученики этой поддержки, напутствия, я стараюсь перевоплощаться, с каждым спортсменом говорить по-разному и вспоминать свои олимпиады, вспоминать сказанные и несказанные слова. Вспоминать о молчании, которое иной раз красноречивее и полезнее всяких слов.
Перед самым выходом Станислав Алексеевич дал последние указания: «Первую часть спокойнее, не торопитесь. Вторую пошире, а в третьей — максимальный темп. И самое главное — все время быть собранными». Самые обычные рабочие напутствия. Пожалуй, ничего другого нам и не нужно. И не нужно в последние минуты дополнительной накачки.
Трудно описывать свое собственное выполнение программы, да еще такое ответственное. Ощущения размыты, подчас даже притуплены. Пожалуй, есть смысл взглянуть на себя со стороны. Вот в сокращенном виде то, что было написано о нашем выступлении с произвольной программой в Саппоро: «Телезрители, наблюдавшие за ходом состязаний, наверняка заметили, что в первой половине программы Роднина допустила помарку... Но уже через несколько секунд сбой был забыт. Словно его и не было. И сами спортсмены о нем забыли. Стремительное развитие действия увлекло их и не оставило никакого места унынию, которое так часто посещает иных фигуристов в минуты даже мимолетной неудачи.
Роднина и Уланов — сгусток энергии. Они тонко оттеняют и сугубо спортивные части программы, и ее лирические нюансы. Им удаются все поддержки, в том числе и финальная, придуманная специально для олимпийских стартов. Как всегда, эффектна вязь из трех прыжков в полтора оборота, два из которых выполняются в «свою», привычную сторону, а один -— в «чужую». Под овацию идет дорожка шагов, в которой использованы танцевальные, чисто русские движения.
Последний аккорд прерывает программу как бы на полуслове. И зрители еще не верят, чт'о она кончилась. Что сегодня продолжения не будет. И когда оНи провожают Роднину и Уланова, когда аплодисменты встречают их оценки — а они чрезвычайно высокие: десять оценок 5,9 и восемь — 5$,— всем уже ясно, кто чемпион XI Олимпийских игр...»
Итак, я сделала ошибку в прыжке.
Почему?
Критикуя других, я никогда не даю себе поблажки даже при самом незначительном промахе. К себе я отношусь просто беспощадно.
Почему не прыгнула? Ответить на этот вопрос я тогда должна была немедленно, чтобы не оставить на будущее того, что называется психологической занозой. Каждая ошибка имеет свою чисто внешнюю характеристику, но есть в ней и то, что скрыто от глаз постороннего наблюдателя и что знает только сам спортсмен. Внешне могло показаться, что я поспешила, не так поставила ногу перед тем, как вытолкнуть себя в воздух, и т. д. и т. п.
Но, кроме этого, я уже понимала, что к ошибке привело и напряжение почти двухдневного ожидания старта. На олимпиадах, в отличие от чемпионатов Европы и мира, произвольная программа исполнялась не на следующий день после короткой, а через день. И все это время, с перерывами на сон, я мысленно катала и катала на льду свою программу. За всю свою предыдущую, да и последующую, жизнь я столько раз не исполняла ее в своем воображении. И каждый такой прокат стоил усилий никак не меньших, чем всамделишный. А возможно, он забирал их даже больше. Я довела себя почти до изнеможения. Наверное, еще и потому, что олимпийского опыта у меня не было и груз со мной никто в те дни не разделял.
Я не пытаюсь сейчас на что-то пожаловаться. Просто в спорте есть вещи, которые доступны и понятны лишь спортсмену, готовящемуся выйти на старт. Только он сам должен на последнем этапе сделать свое дело. Ни тренер, ни хореограф, ни даже партнер не сделают за него того, что ему отведено судьбой. Неси свой груз — и знай, как это надо сделать наиболее эффектно и эффективно. И если не получилось,— пойми правильно из-за чего, чтобы знание сделало тебя более сильным.
Никогда я так не гоняла себя перед стартом, а ведь расписания двух других олимпиад не были для спортивных пар удобнее. Просто регулятор психики был уже отлажен и больше сбоев не допускал.
Когда ехали к бортику, мы не знали, стали чемпионами или нет. Станислав Алексеевич обнимает нас и поздравляет, а мы еще не верим. Только после того, как были показаны оценки, наконец, поверили. И от души сразу же поздравили нашего тренера. Ведь это была и его труднейшая победа, завоеванная после двенадцати лет борьбы за золотую олимпийскую награду. Он начал вести ее сам в 1960 году вместе с Ниной Алексеевной Жук. Потом эту борьбу продолжила его сестра Татьяна — вначале вместе с Александром Гавриловым (1964 г.), а затем с Александром Гореликом (1968 г.), Жук готовил их в Гренобле к победе, но и серебряные медали были высокой наградой. И вот наконец мечта сбылась.
Золотые медали нам вручал президент Международного олимпийского комитета Эвери Брэндедж. Под сводами Дворца Макоманаи звучал наш гимн. Я была счастлива. Ради таких минут тренируется, не щадя себя, спортсмен, долгих четыре года готовясь к олимпиаде. Радость перекрывала даже досаду, которую я испытывала оттого, что не сумели мы показать самое лучшее свое катание. Так и осталась в моей памяти Олимпиада в Саппоро самой счастливой и — одновременно — самой обидной... Ведь думала, что она последняя для меня, и очень хотела оставить у всех о себе самые лучшие воспоминания.
Пресс-конференция была для меня мучительной. И не только потому, что я очень устала. Корреспонденты, зная, что мы катаемся вместе последний год, искали сенсацию, задавали вопросы, ответы на которые еще до конца не знали и мы сами. Освещенные прожекторами олимпийской славы, мы вытерпели и это испытание. А среди других вопросов были и такие: ,,
— Перед вами катались главные соперники. Вас не испугали их высокие оценки?
Уланов: Мы не видели их оценок. Мы не видели их выступления. Вообще перед своим выступлением мы думаем совсем о другом...
Леша был абсолютно прав, хотя не уверена, что у нас с ним мысли перед стартом были совсем одинаковыми...
— Вы довольны своим результатом на Олимпиаде?
— Конечно, своим результатом мы довольны. Но кататься можем лучше...
Я не могла ответить иначе. Я перестала бы быть самой собой, если бы не сказала о своей неудовлетворенности выступлением...
— Рассчитываете ли вы на золотые медали в Денвере? (В этом американском городе в 1976 году должна была состояться следующая Олимпиада, но по вине легкомысленных организаторов не состоялась и была перенесена в Инсбрук.)
Уланов: Поживем — увидим...
— Что вы хотите передать на Родину?
Уланов: Бесконечную благодарность тем, кто болел за нас, кто желал нам успеха все эти годы.
В этом я была совершенно согласна со своим партнером. Огромное это счастье — знать, что миллионы людей поддерживают тебя!
Чтобы подытожить реакцию прессы на наше выступление, мне хочется привести еще одну цитату — из газеты «Чехосло-венски спорт»: «Золото» и «серебро» достались фигуристам из СССР. Это, казалось бы, стало привычным делом. Но нельзя не восхищаться боевыми качествами трехкратных чемпионов мира Родниной и Уланова. Когда они вышли на лед, было уже известно, что Смирнова и Сурайкин получили высокие баллы за удивительно умело составленную с точки зрения хореографии композицию. Уже на первой минуте с Родниной и Улановым стряслась неприятность: партнершу подвел двойной «аксель». На соревнованиях, где бой идет за каждую десятую долю балла, как это было на Олимпийских играх, такая накладка вполне могла повлиять на нервы спортсменов. Но для советской пары № 1 это происшествие, наоборот, было как бы инъекцией положительного заряда: их катание было идеалом чистого исполнения прыжков в сочетании с бурным темпом...»
Глубокой ночью возвратились мы в Олимпийскую деревню. Но там нас ждали. Очень тепло поздравили. Но наступил момент, когда я осталась одна. Усталая. Опустошенная. И вместе с тем в глубине души чувствующая, что последнее слово еще не сказано. Глаза слипаются, сон вот-вот сморит меня, а я не отвожу глаз от золотой медали, лежащей рядом на столике. Тяжелая, ох какая она тяжелая, эта золотая олимпийская медаль...
13 февраля 1972 года. Как же я соскучилась по дому! Особенно остро почувствовала это, когда вместе со всеми провожала наших конькобежцев, прыгунов, лыжников. Счастливые, они будут дома раньше нас. Нам же предстоят еще показательные выступления в Токио.
До того как закончились соревнования фигуристов, мы смотрели все остальные выступления урывками: времени свободного оставалось немного. Если говорить только о фигурном катании, то мы, выступающие в спортивных парах, находимся с точки зрения информации в относительно привилегированном положении. Мы заканчиваем соревноваться в первые же дни и спокойно можем смотреть, как стартуют и одиночники, и танцоры. Их программа растянута на три дня, начинают они обычно позже нас и узнают о том, как выступают другие, только из рассказов очевидцев.
Я раньше не задумывалась над этим, а потом задалась вопросом: не потому ли, что «парники» видят больше других фигуристов, именно из их среды выходит так много активно и успешно работающих тренеров? Только у нас в стране: Станислав Алексеевич Жук, Татьяна Анатольевна Тарасова, Тамара Николаевна Москвина, Игорь Борисович Москвин, Татьяна Александровна Толмачева, Алексей Николаевич Мишин... Список можно и продолжить, но даже перечисление этих имен говорит о многом.
...После окончания своих выступлений мы смогли увидеть, как катаются олимпийцы-одиночники — мужчины и женщины (танцев тогда в программе Игр не было). Был у нас и свой особый интерес — одним из лидеров у одиночников стал наш товарищ по группе Жука — Сергей Четверухин. В тот год он был на подходе к олимпийской вершине: в произвольной программе ему уже не было равных, и только проигрыш в обязательных фигурах такому мастеру, как олимпийский чемпион Ондрей Непела, отодвинул Сережу на второе место.
Четверухин был великолепным фигуристом. Его пластичность, музыкальность, артистизм и одновременно высокая спортивность, настойчивость дали замечательный сплав. И еще Сережа обладал особым складом ума, назову его — инженерным, позволявшим ему точно и рационально двигаться к высокому результату. Этому следовало бы поучиться каждому фигуристу.
Четверухину было труднее, чем нам. Он без поддержки отправился в поход за высшей олимпийской наградой — остальные наши одиночники еще не были готовы к такой борьбе, молодое поколение лишь недавно вышло на арену. И он, торивший олимпийский путь и для других, оказался рыцарем без страха и упрека.
Была у Четверухина еще одна роль, которая, несомненно, являлась для команды важнейшей,— в течение многих лет мы выбирали Сережу своим комсомольским вожаком. Ему всегда доверяли. Он блестяще знал характеры ребят, помогал тренерам. После Олимпиады Сергей выступал еще год. Смог повторить свои достижения, потом ушел, попытался стать тренером. Попытка сразу удачи не принесла. И, чувствуя в себе обилие нерастраченных сил, Четверухин решил стать артистом ледового балета. Много лет ему сопутствует артистический успех. Он по-прежнему выглядит молодо, прекрасно владеет пластикой и сложными прыжками. Но я не сомневаюсь, что пройдет еще немного времени, и вернется Сережа в спорт, сделает еще одну попытку стать тренером и добьется и здесь успеха. Я верю в его тренерскую звезду!
Однако вернемся к последнему дню Олимпиады, который складывался для нашей команды на редкость удачно. А начался он с героической победы в лыжной эстафете мужчин. Я вообще очень уважаю наших великих тружеников — лыжников. Люди они скромные, победами никогда не хвастают. И совершенно заслуженно один из них — Слава Веденин — был назван героем Саппоро.
Я была на трассе эстафеты, когда Веденин сделал, казалось бы, невозможное. Своим глазам не верили даже бывшие чемпионы мира, тренеры лыжников, видевшие на трассах всякое. А случилось вот что...
За последнее «лыжное золото» спор должны были вести асы — команды СССР, Норвегии и Швеции. После первого этапа все три команды шли вровень. После второго впереди были наши. На лыжню ушел Федор Симашев, уже завоевавший серебряную медаль в предыдущих гонках. Ничто как будто не предвещало осложнений. И вот тут-то на электронном табло, где безмятежно горела на первой строке надпись «СССР», а на второй — «Норвегия», вдруг начался «перепляс». Знаменитый норвежский лыжник Ивар Форму появляется на финише третьего этапа. Проходит чуть больше минуты — а кажется, что час,— пока выходит к линии финиша-старта Симашев. Видно, что сил у него нет. Сказывается то, что он участвовал во всех гонках, весь его запас сил истрачен. На последних метрах каким-то отчаянным усилием он пытается хоть немножко ускориться. Но от этого никому не легче. Команда проигрывает. Мне хорошо понятно, что творится на душе у Федора, но никто и ничем помочь ему не может.
Четвертый норвежец — Йос Харвикен ушел на лыжню счастливым. Он был весел, легок и весь лучился от счастья: золотые медали были уже в кармане. А Слава Веденин?.. Сам он потом говорил:
— Злился ужасно. Только не на Федора, а на то, что победу упускаем. Что на Симашева обижаться? Он же не специально проиграл, сил, конечно, не жалел. Но ведь спорт есть спорт, соперники ведь тоже сюда приехали не на прогулку...
Наконец Слава срывается с места. А за ним следом уже мчатся и швед, и швейцарец...
Время как будто останавливается. Надежды никакой нет.
Тренерам, у которых в руках говорливые рации, легче, чем нам. Они получают все время сведения с трассы. Они уже знали, что Веденин шаг за шагом отыгрывал секунды у норвежца. К восьмому километру он проигрывал меньше тридцати секунд. Но мы-то этого не знали.
И вдруг видим, как на финишной прямой появляется... Веденин. Харвикен у него за спиной, пробует догнать. Видно его лицо, искаженное судорогой. Сил у него совсем не остается, иначе почему же спотыкается он на ровном месте? Падает и теряет всякую надежду догнать Веденина.
Такой овации, такой бури оваций на финишах лыжных гонок раньше, говорят, никогда не бывало.
У меня было впечатление, что Слава после четвертого, победного, этапа стал легче меня. Он был почти невесомым. В топке спортивного поединка сгорело сразу несколько килограммов веса. Я потом еще раз — уже во всех деталях — видела, как бежал он. Телевидение показывало все отрезки десятикилометрового этапа. Пока смотрела по телевизору, тоже, наверное, потеряла в весе. Особенно трудно было Славе, когда он пошел на последний, крутой и затяжной, подъем. Не просто бежал, а догонял норвежца. Харвикен, потеряв давно свою счастливую улыбку, еще пытался оторваться от Веденина...
Веденин говорил потом, что с самого начала решил во что бы то ни стало догнать норвежца. И бег у него пошел. «Чувствую, что иду здорово, а Харвикена нет и нет. Куда, думаю, он пропал? Слышу, мне кричат: «Сейчас его увидишь!» И правда, увидел на подъеме. Вот он, почти рядом. Конечно, только казалось, что рядом. Разрыв еще был порядочный. Но, честное слово, тогда я понял, что Харвикена не упущу. Ведь я же видел, что идет он тяжело. А у меня сил, когда увидел его, сразу прибавилось...»
Очень понятно то, что происходило в эти минуты с Ведениным. Очень близко мне. Есть что-то родственное в наших спортивных характерах. И мне, и ему, вероятно, скучно стало бы в спорте, если бы не было борьбы, не было неожиданных препятствий, не было крутых поворотов судьбы, которую ты хочешь переломить.
Веденин боролся за себя. За команду. За всю нашу сборную. И это давало ему дополнительные силы.
Таким торжествующим, каким он был на финише, сказавшим о том, что произошло, ровно три слова: «Нажал, догнал и победил» — он и останется в моей памяти навсегда. Останется образцом умения отдать всего себя для победы.
Жаль только, что сейчас, когда я рассказываю своим ученикам о том, каким должен быть боец, о том, какие были и есть бойцы в нашем спорте, я не могу подкрепить свои слова, так сказать, материально. Не могу показать им фильм на эту тему. Не могу включить, например, видеомагнитофон, который у нас используется. Ибо нет видеофильмов, запечатлевших такие вот, как у Веденина, звездные часы и минуты спортсмена.
У нас выходят учебники по отдельным видам спорта. Методические пособия. В них рассказывается, как делать поддержки, в них детально вычерчиваются траектории прыжков. А вот книг, исследующих закалку воли, умение проявлять эту волю в нужную и самую трудную минуту, создание бойцовского характера советского спартсмена, да еще ссылающихся на конкретные примеры, до сих пор нет. В фильме «Спорт, спорт, спорт» есть замечательный фрагмент о том, как героически сражались во время легкоатлетического матча СССР — США наши стайеры. Он настолько волнует, настолько поражает каждого, кто его видел, что всем следующим поколениям юных спортсменов его следовало бы показывать регулярно. Но где же увидеть этот фильм, который должен быть в каждой спортивной секции?
13 февраля мы видели еще и финальный матч хоккеистов. Наши играли со сборной Чехословакии. Не нужно, думаю, говорить о том, что вся оставшаяся в Саппоро часть нашей команды пошла болеть на стадион. Когда у ворот Деревни мы повстречали автобус с нашими хоккеистами, мы тут же «проголосовали». Обрадовались — поедем вместе с ребятами. Да не тут-то было. Взяли только Лешу. Сказали: «Женщина на корабле — к несчастью. Даже олимпийская чемпионка». Ну, раз так — ничего не поделаешь. Я пожелала им удачи, помахала рукой и отправилась во Дворец сама.
Никогда в жизни так не болела на хоккее, как на том матче. Особенно радовалась, когда армейские хоккеисты забрасывали шайбы. Что ни говори — одноклубники! Но играли все ребята хорошо.
Помню в этом матче тройку Борис Михайлов — Валерий Харламов — Владимир Петров. Сегодня эти имена знает каждый любитель спорта. А тогда эта тройка была совсем молодой и малоизвестной.
В первой игре нашей хоккейной дружины — с командой Финляндии — Борис получил травму. Врач команды Олег Маркович Белаковский еще во время игры попробовал чем-то помочь Михайлову, но травма оказалась очень серьезной: попробовал он встать — и не сел -*- упал на скамейку.
Однако через день-другой Борис начал тренироваться. Мы с ним виделись в эти дни, Борис прихрамывал, но улыбался и уверял, что все в порядке, волноваться не надо.
Никто не верил, что он выйдет на лед, да еще в решающих матчах. Тренеры даже стали перекраивать тройки, чтобы компенсировать потерю. Но команде Михайлов был необходим — есть такие игроки, одно появление которых на поле окрыляет остальных. И Борис вышел на очередную игру. Он мог бы держаться подальше от силовой борьбы, поберечь больную ногу, но он неизменно устремлялся в самую гущу событий и атаковал, атаковал, атаковал. И забивал свои шайбы.
Ах, как я кричала «Бо-ря! Бо-ря!», когда он забил после великолепной комбинации гол-красавец в матче с чехословацкой сборной! А ведь каждая заброшенная шайба в этой игре имела сверхвысокую стоимость.
Снова сюжет для рассказа. Для киноочерка. Для учебного пособия о том, как в горниле спортивных боев формируется, закаляется и проявляется характер.
В те дни много было рассказов о ярких моментах Олимпиады. У всех на устах был случай, происшедший во время состязаний биатлонистов. Мне о нем рассказывал непосредственный участник этого эпизода — Александр Тихонов. И я пересказываю его так, как мне он запомнился в изложении Саши...
Как всегда зрелищной была олимпийская эстафета биатлонистов 4X7,5 километра. У нас первый этап был отдан Тихонову. Первый огневой рубеж прошел Саша без всяких осложнений, стрелял лежа быстрее всех и ушел на дистанцию раньше всех. Бежит Тихонов первоклассно, у многих обычных лыжников мог бы выиграть. Так что, когда появился на втором огневом рубеже — для стрельбы стоя — далеко впереди остальных, никто в его победе на этапе не сомневался.
Но вот в стрельбе стоя рука у Саши дрогнула, и он заработал два штрафных круга. Впрочем, это еще не катастрофа, многое можно отыграть. Однако именно здесь поджидало Александра подлинное несчастье — он сломал лыжу. От этого, конечно, никто не застрахован. Такой несчастный случай может приключиться с каждым. Да только как на грех на трассе возле Тихонова не оказалось ни одного нашего спортсмена или тренера с запасной лыжей.
Неужто труд всей команды рухнет? Впереди еще три этапа, и товарищи постараются сделать все, чтобы прийти к призовому месту. Надо только остаться на дистанции. Не сойти. Саша пытается бежать со сломанной лыжей, но ясно, что так до финиша не добраться.
В эту минуту Саша и увидел возле трасс биатлониста из ГДР Дитера Шпеера. Именно он год назад на чемпионате мира отобрал у Саши титул сильнейшего. И здесь команда ГДР тоже впереди и претендует на высшую награду. Сам Шпеер спокойно готовится бежать на третьем этапе, время у него еще есть, и он может разминаться сосредоточенно, спокойно, не отвлекаясь.
Но Дитер сломя голову, как только увидел Александра, бросается к нему. Он уже не думает о собственной разминке. Он видит, что Тихонов попал в катастрофическое положение, и не сможет не выручить его. Он ведь настоящий друг, Дитер!
Много времени Тихонов и Шпеер провели в совместных тренировках, не скрывая ни одной детали своего мастерства. После того как год назад Дитер стал чемпионом мира, он женился и свой медовый месяц провел по приглашению Тихонова и Виктора Маматова в Новосибирске. И теперь он первым бро-\ сается на помощь другу.
— Бери мою лыжу! — кричит Шпеер на ходу. И хотя размер креплений у Дитера не тот, что у Тихонова, и лыжа соскакивает, но бежать можно. Через километр Тихонов еще раз меняет лыжу — уже на нужный размер — и выкладывается полностью, чтобы попытаться наверстать упущенное. В итоге — девятое место, но команда готова продолжать борьбу. Тихонов сумел выстоять на дистанции. Риннат Сафин, Иван Еяков и Виктор Маматов в едином порыве наверстали упущенное и в итоге завоевали золотые медали. Но соратником сборной СССР в завоевании этой победы был, конечно, и наш друг из команды ГДР Дитер Шпеер.
Вот это образец настоящей дружбы. Поистине нет уз святее товарищеских. Нет выше образцов олимпийского духа!
И это для меня тоже было одним из олимпийских уроков, о которых я без устали многие годы рассказывала своим товарищам по сборной, а теперь и ученикам.
На празднике закрытия катали «Цыганский танец». Мы его очень любим. На этот раз выступали в особо приподнятом настроении: хотелось напоследок отблагодарить гостеприимных хозяев Олимпиады, так радушно принимавших нас. А цветы, преподнесенные нам, мы потом вручили хоккеистам.
После церемонии закрытия Анатолий Фирсов сказал мне: «Знаешь, Ира, вот уже третья Олимпиада у меня. Готовишься, готовишься четыре года, а пробегают эти 11 дней, как один».
Вышли на улицу и замерли от неожиданности. Вечернее небо над Саппоро переливается огнями огромного яркого фейерверка. Красота неописуемая!
Вечером собрались вместе. Все радостные, поздравляют друг друга с победой в неофициальном командном зачете. Я подошла к Славе Веденину, поздравила его, а он смутился и говорит: «Ну, что я? Вот вы действительно на льду чудеса творите. Я, признаться, раньше фигурным катанием и не интересовался, да и хвалить особенно не люблю, но то, что увидел, когда вы катались,— замечательно!»
Честное слово, не было для меня в тот день похвалы дороже и приятнее!
Пошли в последней раз ужинать. В олимпийской столовой / непривычно тихо и пусто. Поблагодарили поваров, попрощались. Люди они очень приветливые, По три раза в день перед! едой на русском языке желали нам приятного аппетита. Даже, здоровались по три раза...
Вот, пожалуй, и все. Прав Фирсов: как быстро летит олимпийское время! Как быстро летит время вообще. Теперь для меня все три мои олимпиады иногда кажутся одним трудныЦ интересным, незабываемым днем!
|
