Первая проба сил * «Как мы рады, что вы приехали!» * Психическая атака отбита * Непрошеная слеза * Браво, Тихонов! * Радости и огорчения Лейк-Плэсида * Вот и все...
 Просто сказать, что последний олимпийский сезон был для нас самым трудным,— значит не сказать ничего. Хотя, вообще-то говоря, что такое спортивные трудности, о которых так часто приходится слышать и читать? Иногда мы с легкостью необычайной манипулируем этими словами, даже не отдавая себе отчета: реальные препятствия перед нами или надуманные?
Так вот, в последнем сезоне не все наши трудности были связаны с решением конкретных спортивных и жизненных задач. Но, наученные многими годами, проведенными в спорте, мы старались максимально отсечь все второстепенное, маловажное, отвлекающее от главной задачи. И отсекли! Может быть, именно в этом и было для нас важнейшее достижение сезона.
Вполне возможно, если бы сложные проблемы 1979— 1980 годов застигли нас в юности, мы бы дали себя затянуть водовороту предстартовых и предсезонных страстей, что привело бы к непомерной трате всех сил и лишило бы нас необходимого запаса их в самый решающий момент. Но опыт есть опыт, и чем старше становишься, тем больше уважения к нему, тем больше всматриваешься в опыт других.
Испытание ждало нас задолго до официального старта. Потребовало оно, как оказалось, и самообладания, и самоотдачи, и точного расчета. В итоге это принесло нам даже несколько неожиданные и спроецированные непосредственно на Олимпиаду-80 результаты.
Поздней осенью 1979 года мы вместе с несколькими другими членами сборной команды страны отправились в Японию для участия в показательных выступлениях. Это была не первая наша поездка такого рода в Страну восходящего солнца. Вот уже в течение многих лет сильнейшие фигуристы СССР по приглашению японской Федерации фигурного катания демонстрируют свое мастерство вместе с хозяевами на местных стадионах. И всякий раз показательные выступления превращаются в праздник дружбы, спортивной солидарности. Десятки тысяч японских зрителей получают возможность поближе познакомиться с нашими чемпионами, а интенсивные совместные тренировки и выступления, конечно же, помогают и советским, и японским фигуристам расширить спортивные горизонты, подсказывают новые творческие решения. Впрочем, это относится к любым показательным выступлениям, если и тренеры, и сами фигуристы отдают себе полный отчет в их сугубо спортивной значимости.
Поначалу и осенью 1979 года все было как обычно. Праздничное настроение, теплая встреча. Но уже сразу же после прибытия в Токио мы узнали, что на этот раз будут показательные выступления не только советских и японских фигуристов: к нам присоединяются и лучшие спортсмены Соединенных Штатов Америки. И среди них — к некоторому нашему удивлению — мы видим и чемпионов мира 1979 года, наших главных соперников в наступающем сезоне Тай Баби-лонию и Рэнди Гарднера.
Честно говоря, мы не ожидали, что они осмелятся на такой шаг. Существует в нашем мире некий неписаный закон, согласно которому до первого официального старта главные соперники стараются избегать прямого вызова друг другу, готовя все свои новинки, сюрпризы, находки к главным событиям сезона — к чемпионатам мира и Европы. Конечно, никто не запрещает нарушать это правило, и все-таки... Не случайно ведь родилась такая заповедь, за пей опыт многих крупных спортсменов, накопленный в течение многих десятилетий.
Теперь, спустя несколько лет, мы уже лучше понимаем Тай и Рэнди, их тогдашнее жгучее нетерпение, лихорадку, трепавшую каждый день, желание поскорее проверить себя во встрече с возвратившимися на лед экс-чемпионами, чтобы убедиться в невосполнимости потерь, понесенных ими за время пропущенного сезона, убедиться в своей силе и слабостях соперника. И убедить в своих силах, воспользовавшись случаем, не только японских, но и других специалистов, которых в Японию в те дни приехало очень много. Тай и Рэнди устроили себе, таким образом, сверхчемпионат по чисто психическим нагрузкам. Устроили сами, по своей доброй воле, не понимая до конца всего риска такого опрометчивого шага.
Сегодня понятно, что пошел на абсолютно неоправданный риск и их тренер Джон Нике. Уж он-то, казалось, должен был проявить свойственную людям его профессии мудрость и попытаться сохранить боевой запал своих воспитанников к самому решающему моменту. Но он этого не сделал. И, как показали дальнейшие события уже в Лейк-Плэсиде, не случайно.
Первое столкновение — еще до выхода на лед. Первый раунд поединка ведут тренеры двух команд и их руководители. Спортсмены (во всяком случае мы) узнают об этом уже после, когда обмен уколами закончен. Выясняется, что американская делегация категорически настаивает на том, чтобы завершали программу показательных выступлений Баби-лония и Гарднер, как чемпионы мира 1979 года. Выступать последними, закрывать программу, как известно,— особая честь. Американцы захотели, чтобы эта честь была отдана их чемпионам.
Советские тренеры, естественно, придерживались иного, более соответствующего олимпийским и спортивным нормам, взгляда: завершать выступления должны самые именитые, много раз доказывавшие свое преимущество спортсмены. «Бабилония и Гарднер,— говорили наши тренеры,— ни разу не побеждали Роднину и Зайцева в очных поединках, более того, между ними на пьедестале стояла еще одна пара». Почему же в таком случае непомерные амбиции должны одерживать верх над трезвым рассудком и разумными спортивными и нравственными доводами? Кроме того, это ведь не концерт после чемпионата мира, где все участники должны непременно выстраиваться в программе строго по «ранжиру».
А тем временем хозяева даже не могли выпустить программу выступлений с перечислением всех выступающих и порядком их выхода на лед.
Лишь поздней ночью накануне первого концерта восторжествовала справедливая точка зрения и был отправлен в типографию стартовый лист. Мы должны были выходить на лед последними. От Бабилонии и Гарднера нас отделял еще один номер программы.
Не знаю, что творилось тогда в американской команде, но в нашей царило спокойствие и сознание своей силы. Конечно, руководство делегации и тренеры — Татьяна Анатольевна Тарасова и Елена Анатольевна Чайковская старались все эти не слишком приятные переговоры вести без какого-либо участия самих спортсменов. Очевидно, они тоже волновались, но ни разу ни одним словом — даже случайным — не вовлекли нас в ненужный ажиотаж.
Ну, а мы сами? Что мы испытывали перед выходом на лед — во время тренировок, перед первым прокатом уже готовой, но еще ни разу не продемонстрированной перед большой аудиторией короткой программы? Перед показом "нескольких частей новой произвольной?
Волновались, ну, конечно же, волновались! Не могли не волноваться. Это было бы просто противоестественно, если бы мы тупо и без всяких эмоций готовились к выходу на лед. Но волнения наши были, так сказать, сугубо рабочего, привычного характера. Годичный перерыв несколько изменил многие наши ощущения, но не изменил самого главного — нашей внутренней ответственности за каждый шаг, за каждый элемент, пусть даже не слишком сложный, давно и прочно освоенный. Ведь весь и наш, и чужой опыт недвусмысленно говорит о том, что все беды нас поджидают только там, где мы внутренне расслабляемся, где мы уверены в полной безопасности.
Была и некоторая спортивная злость. Этого не скрываем и не собираемся скрывать. Много на эту тему мы даже между собой не говорили, но и сам по себе приезд американцев для проверки нашей конкурентоспособности, и донесшиеся до нас, в конце концов, отзвуки бури в стакане воды из-за стартовых номеров во время показательных выступлений вызвали соответствующую спортивную реакцию. Стали дополнительным раздражителем. Разозлили. Впрочем, к злости примешивалась ирония. Все-таки нам хотелось показать, кто есть кто, показать, что можно и сезон пропустить, и ребенка родить, и вместе с тем не потерять спортивной сноровки. В конце концов, чему же нас учит спорт, если не умению бороться за себя даже в условиях самых трудных и против сильных соперников?!
В Японии мы почти не видели ни тренировок Бабилонии и Гарднера, ни их выступлений. Только сведения из вторых уст доходили до нас. Да и то мы не старались как-то улавливать их и переваривать. Нас интересовали только наши программы, класс их демонстрации, уверенность при их показе. И хотя до выхода на лед у нас была какая-то опаска, мы ее полностью отбросили уже после первого же выступления. Как в лучшие годы, мы мчались вперед, был легкий ход, было скольжение, а это при всех прочих слагаемых мастерства дает, как известно, обладателям их большое преимущество. И нам удалось выполнить чисто почти все, что уже было готово к тому моменту. Сугубо практические рабочие задачи, которые ставились перед нами на эту поездку, были выполнены полностью.
А заодно достигнута и цель, которая вообще не была видна до выезда. Цель, возникшая неожиданно и, если уж говорить до конца, нам, вероятно, и не особенно нужная в тот момент. Но раз уж добились ее — все к лучшему, все на пользу будущей борьбе.
Короче говоря, к концу турне по Японии стало ясно, что Бабилония и Гарднер совершенно «сломались». Они не выдержали кутерьмы, которую сами со своим тренером и руководителями команды США затеяли. Ни одного чистого проката у них так и не было. Беспрерывные неудачи при выполнении даже любимых элементов. Ошибки в простейших дорожках шагов. Может быть, просто еще не были готовы к сезону и поторопились войти в форму? Вряд ли. А если даже и так, то тем более иначе, как авантюрой, их поездку в Японию не назовешь.
Спорт не терпит авантюризма. Чемпион вообще на авантюру права не имеет. Не та ответственность у него. Не тот с него спрос. Чемпион должен всегда и во всем оставаться лидером в своем виде спорта. Образцом. Эталоном. После турне по Японии, думается, для многих стало ясно, что борьба на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде пойдет не по тому сценарию, который так форсированно готовили американцы, пытаясь искусственно создать лидирующее положение для Тай и Рэнди.
Это был один из выводов, сделанных в те дни. Но самое главное заключалось в том, что мы почувствовали возвращение былой уверенности, той раскованности, которая так нужна для победы. Естественность всех наших действий, органичность решений помогали спокойно наращивать форму. Все векторы сил сливались в один, и мы трудились охотно, весело, азартно. Каждый следующий шаг, приближавший нас к лучшей форме, приносил радость и все крепнущие надежды на успешные выступления на крупнейших соревнованиях...
Сделаем небольшое отступление. Мы хотим назвать одного из главных помощников наших, без которого этот труд стал бы во много раз более сложным. Этот помощник — папа Иры Константин Николаевич. В течение добрых тринадцати лет он собирал все вырезки о ее выступлениях, да и сейчас продолжает их собирать. В наших руках, когда мы сели за письменный стол, оказались горы документов и масса информации, о которой мы или забыли, или даже не подозревали.
Конечно, среди всех этих вырезок оказалась и информация о наших выступлениях на самом последнем этапе, после перерыва в конце 1978 — начале 1979 года. Поскольку некоторые отклики зарубежных (в частности, японских) журналистов имеют непосредственное отношение к ситуации, сложившейся накануне Белой олимпиады, мы процитируем их, чтобы читатель смог взглянуть на события и глазами других.
Итак, газета «Иомури»: «Замечательные фигуристы вновь продемонстрировали сложнейшие элементы — поддержки, прыжки и вращения, вызывая порой целую бурю оваций. Чувствуется, что ^советские мастера готовы бороться за высшие награды предстоящей олимпийской зимы в Лейк-Плэсиде...»
«Майнити»: «Роднина и Зайцев, выступавшие после годичного перерыва, катались на немыслимой скорости, показали удивительную синхронность и динамичность движений при исполнении различных элементов».
И наконец, «Токио симбун», по чьей инициативе проводились показательные: «Нынешние выступления, особенно мастеров парного катания, где встречались прежние и новые чемпионы мира, стали своего рода прикидкой сил перед зимней Олимпиадой-80. Выступившие после перерыва, связанного с рождением сына, Роднина и Зайцев вновь очаровали зрителей своим великолепным катанием и, если судить по восторженной реакции зрителей, превзошли американскую пару — Тай Бабилонию и Рэнди Гарднера».
А ведь совсем незадолго до этого — незадолго по календарю, а кажется, за целую вечность до нашей поездки в Японию — интонации в хоре журналистских выступлений были несколько иными. Мы познакомились во время вынужденного перерыва с обзором прессы, посвященной чемпионату мира 1979 года. Там было немало любопытных, справедливых, объективных и точных высказываний, наблюдений, но оказались и такие, которые свидетельствовали о том, что наша многолетняя гегемония в мировом парном катании кое-кому явно не по ду- ■ ше. Австрийская «Винер-цайтунг» приводила слова Рэнди Гарднера, который решительно опровергал слухи о том, что j он еще до Олимпиады вместе с Тай уйдет в профессиональный балет на льду: «Об этом не может быть никакой речи. Мы хотим стать олимпийскими чемпионами в Лейк-Плэсиде, даже если в большой спорт возвратятся Роднина и Зайцев».
А «Арбайтер-цайтунг» (Вена) пошла гораздо дальше: «Американская пара предпримет все, чтобы завоевать олимпийское золото. Выступление американского дуэта в Вене — свидетельство новых тенденций в парном катании, причем таких, которые нравятся и судьям, и публике. Многие приветствовали то, что Тай и Рэнди покончили с господством русских в этом виде фигурного катания...»
И еще одна цитата — из австрийской «Нойе Кронен-цай-тунг»: «Теперь предстоит острая дуэль между Родниной и Ба-билонией. Никто не может дать точный ответ, кто же теперь станет олимпийским чемпионом 1980 года. Если русские вновь захотят заявить о себе в парном катании, они должны победить американцев. Поэтому борьба в Лейк-Плэсиде будет исключительно напряженной, конечно, если на старт вновь выйдет прославленная советская пара...»
Правда, здесь, вероятно, надо отдать должное журналистской экспрессии, часто подсказывающей выводы безапелляционные и не слишком подкрепленные доказательствами. Взгляд с трибун, даже расширенный быстротечным интервью возле раздевалки или на пресс-конференции, не всегда отличается проницательностью. Не углубляясь в эту тему, скажем только, что жизнь в фигурном катании напоминает нам — пусть этот образ и избитый, но зато верный — айсберг. Постороннему наблюдателю видна только небольшая его верхушка, сверкающая подчас в лучах солнца и заметная издалека. Наши соревнования, особенно международные, и являются такой верхушкой. А все остальное время, более трехсот дней в го-ДУ,— тренировки. Они и являются самым интересным, хотя обычно и скрыты от посторонних взоров, в нашей жизни. На тренировках можно увидеть по-настоящему, каков характер спортсмена, каков он в работе, создающей всю его «форму и содержание». Кстати, именно в этом видится нам близкое родство фигурного катания, гимнастики и такого искусства, как балет.
Так вот, именно на тренировках мы почти никогда не видим журналистов. И не потому, что стараемся вообще никого не пускать на свои тренировки. Мы никогда не боялись посторонних, нам нечего скрывать. И все-таки на самое интересное даже журналисты, регулярно пишущие о фигурном катании, не приходили. И не приходят. Об этом один из нас может заявить, уже имея и некоторый тренерский опыт. А не зная сути всех происходящих процессов, трудно заниматься предсказаниями в спорте — даже на самое ближайшее будущее, не говоря уже о попытках прояснить тенденции развития на многие годы вперед.
Вот почему, читая корреспонденции, появившиеся на свет божий после чемпионата мира-79, мы, конечно, делали некоторую коррекцию на журналистскую экспрессию, но при этом не забывали, что общественное мнение — великая сила и что на американской земле его будут стараться сформировать не в нашу пользу. И, вырабатывая, шлифуя на ходу свою тактику на последнем этапе борьбы, мы решили в эти последние месяцы постараться убрать из поля зрения какую бы то ни было информацию о себе и своих соперниках, и не только публикуемую в газетах, но выбрасываемую на экраны телевидения. Переваривать ее будем уже после Олимпиады!..
А тем временем мы после японского турне вернулись в Москву и стали готовиться к соревнованиям сильнейших фигуристов страны, которые проводились в Ленинграде в хорошо знакомом нам Дворце спорта «Юбилейный». Подъем, сопровождавший нас несколько дней назад, постепенно утихал. Кататься было, скажем прямо, тяжело — пошла тонкая чистка всей программы, работа, требующая абсолютной собранности, не всегда приятная, в какой-то степени даже монотонная. Начала сказываться усталость, всегда идущая следом за форсированной подготовкой. Но времени оставалось все меньше и меньше, и мы, даже измочаленные очередной тренировкой, старались найти какие-то счастливые для себя нотки. Маленький Сан Саныч был для нас самым радостным человечком. И хотя дополнительные заботы спортсменам в канун главного испытания ни к чему, для нас хлопоты с Сан Санычем стали самым лучшим восстановителем сил. Часы, проведенные с ним в нашей уютной квартире, настраивали на такой оптимистический лад, что все утяжеляющиеся тренировки уже не казались таковыми.
Вот ведь какая любопытная штука: в тяжких муках идем к новому сезону, а настроение у нас, как никогда ранее, приподнятое, любые трудности нипочем! Мы можем теперь без устали анализировать подоплеку тех событий, настроений, тренировок и, исследуя, неизменно приходить к выводу, что такое трудное испытание закалило нас, вызвало к жизни новые силы, о которых мы и сами до этого не подозревали. Возможно, именно такое обновление и не было предусмотрено никем из журналистов, из наших соперников.
Но такая ли уж все это неожиданность? Неужели нельзя было предвидеть, что женщина, став матерью, может в спорте добиться еще большего, чем она добивалась до сих пор? Что спортсмен, став отцом, по-новому почувствует свою ответственность и в жизни, и в спорте? Разве не было подобных примеров в спорте?
Были, конечно же, были. Некоторые из них стали чуть ли не хрестоматийными — например, в гимнастике. Лариса Латынина, у которой дома хранится самая большая в мире коллекция олимпийских медалей, став матерью, добилась затем самых выдающихся своих побед. Для спортсменок старших поколений это было элементарной закономерностью, вызывавшей уважение, но не удивление.
Но почему же сейчас рождение ребенка фигуристкой или гимнасткой как бы перечеркивает ей дальнейший путь в спорте? Может, потому, что в этих видах спорта в погоне за спортивными трюками, за сложнейшими элементами наблюдается все большее омоложение спортсменок? Новые поколения их выходят на пик формы уже в пятнадцать-шестнадцать лет. Конечно, трудно представить их в роли жены и матери, А когда она, эта пора, подходит, за спиной уже стоят другие, еще более молодые, таланты. Год или два возвращения спортсменки в строй — на помост или на лед — никто ждать не хочет. И не ждет.
Мы выглядели исключением в фигурном катании. Что ж, возможно, и история нашего возвращения чему-нибудь научит и тренеров, и спортсменов, и руководителей.
Соревнования сильнейших в Ленинграде прошли для нас в сугубо рабочих заботах. Музыка советских композиторов, найденная еще два года назад, составила основу произвольной программы. Она помогала создать нам нужное настроение и была органичной и насыщенной. Победа пришла тоже естественно, мы вновь стали первым номером в команде. Марина Черкасова и Сергей Шахрай, Марина Пестова и Станислав Леонович заняли места вслед за нами. Такой состав олимпийской команды в парном катании не вызывал сомнений. Собственно говоря, других реальных претендентов в сборную и не оказалось.
Но, прежде чем отправиться за океан, надо было еще выдержать испытание на европейском льду. Чемпионат Европы проходил на этот раз в Гетеборге на катке «Скандинавиум», тоже давно и хорошо знакомом нам. Из-за этой привычности, наверное, и сам чемпионат был для нас просто одним из нормативных испытаний, не оставившим особого следа. И требуется определенное напряжение, чтобы припомнить какие-нибудь детали. В памяти остался след от очень легкого исполнения короткой программы. Современная обработка классической мелодии «Полет шмеля» придала новый характер не только музыке, но и всей композиции. Как же это замечательно, когда можно не просто исполнять требуемые элементы программы, а чувствовать, что они под влиянием музыки естественно зарождаются и выплескиваются из тебя. И это делало программу еще более приятной и доступной зрителям и арбитрам.
Европейские журналисты уже почувствовали наше настроение. В своей заметке обозреватель газеты «Юнге вельт» из ГДР Манфред Хёнель написал: «Я отдаю безоговорочно пальму первенства этому дуэту!» И это ведь при том, что и пары из ГДР были готовы к борьбе за место на пьедестале почета. И хотя на европейском чемпионате они на него не взошли, было ясно, что к Лейк-Плэсиду пары Магер — Беберсдорф и Бэсс — Тирбах должны прибавить в мастерстве и стабильности.
А пока весь пьедестал европейского первенства был наш. И это давало возможность планировать такое же достижение и через месяц на льду Лейк-Плэсида.
Но до выхода на олимпийскую арену были еще двадцать дней тренировок в США, необходимых для акклиматизации, в первую очередь временной. Через такую акклиматизацию проходишь всякий раз, когда для участия в чемпионатах мира надо переправляться через океан, она не является чем-то исключительным. Но только в тот раз...
Читателям, вероятно, не надо сейчас напоминать, что в это время президент США призвал к бойкоту Олимпийских игр в Москве, что официальный Вашингтон начал разжигать антисоветскую истерию. И, конечно, следовало ожидать, что даже в небольшом городке Уесли под Бостоном американские власти попытаются создать вокруг советских атлетов «соответствующую» атмосферу. Так что предолимпийские, самые важные тренировки становились для нас и для всех наших товарищей по команде и сверхответственными. И не надо доказывать, что такие нагрузки выдерживать всегда нелегко.
С другой стороны, отказаться от проведения последнего этапа подготовки на американском льду по причинам сугубо спортивным было невозможно. Ибо исполнять свою, скажем произвольную, программу в Москве в то время, когда там только зарождается утро, нельзя, если ты не совершил соответствующую перестройку всего тренировочного и состязательного ритма. Ломка организма при временной акклиматизации всегда проходит болезненно, даже если она не отягощена высотной акклиматизацией.
Уесли — небольшой городок из тех, каких так много в «одноэтажной Америке». В первый день вышли на улицу — все с нами здороваются, как это принято в таких же маленьких городках в России. Приятно. Мы одеты в спортивные костюмы с Гербом СССР. Мы говорим по-русски. И никто из жителей Уесли не бросает на нас косых взглядов. Как будто и нет антисоветской кампании, проводимой всей «президентской ратью».
Более того, на следующий после приезда день во всех витринах магазинов появились небольшие таблички на русском языке: «Приветствуем в Уесли советских фигуристов, участников Олимпийских игр». Нас всюду узнают, к нам подходят познакомиться две немолодые женщины. Выясняется, что одна из них работает учительницей английского языка в нашем представительстве при ООН в Нью-Йорке. Наши новые знакомые горят желанием посмотреть на тренировки советских фигуристов, о которых они так много слышали, которых наблюдали на экранах телевизоров, но никогда не видели на катке.
И в первый день тренировок владельцы катка обращаются с запросом к руководителям команды: можно ли сделать подготовку советских фигуристов открытой? Конечно, это не принято, конечно, это будет отвлекать, но ведь все жители города так хотят познакомиться с советскими спортсменами — другого ведь случая может не представиться!
Руководители делегации и тренеры информируют об этом нас. Й команда принимает коллективное решение — тренироваться при зрителях. Пусть это будет нашим маленьким вкладом в создание атмосферы дружбы и взаимопонимания.
Рабочие тренировки — дело сугубо внутреннее. Тренировка, да еще когда что-нибудь не ладится, когда идут споры, дискуссии, когда подыскивается единственно необходимый жест,— не для посторонних глаз. Особенно если этих глаз — тысячи. А в Уесли оказалось, что уже на первую открытую тренировку зрителей набилось на трибуны до отказа. И так было все дни. Тренировки превратились в какой-то усредненный вариант показательных выступлений и соревнований.
В первый день мы еще как-то реагировали на присутствие публики, а потом отключились от внешних помех и стали делать свое привычное дело. А тут еще на трибунах стали появляться транспаранты: «йра и Саша — молодцы! Поздравляем с рождением сына!» Совсем стало хорошо. И у других наших ребят дело пошло споро. И к концу тренировок в
Уесли в обстановке доброжелательности и радушия мы сумели войти в привычную форму.
Лейк-Плэсид сразу же окунул нас в совсем другую обстановку. Контраст был настолько резким, настолько кричащим, что всех нас просто ошеломил.
Трагикомических ситуаций было множество, обо всех и не расскажешь, но, чтобы читатель сразу понял, с чем мы встретились в первый же день, мы вспомним о некоторых деталях, связанных с нашим автобусным путешествием в город Олимпиады. Когда водитель автобуса молча показал нам на табличку «Лейк-Плэсид» возле шоссе, мы глазам своим не поверили. Те же горы, которые окружали нас уже несколько часов, те же одно- и двухэтажные домики, разбросанные по лесистым склонам, то же одинокое шоссе... А где, собственно говоря, Лейк-Плэсид? Выяснилось, что весь городок за полчаса обойти можно, что в центре его одна небольшая улочка и что ни один полицейский на этой улочке не может объяснить, где находится Олимпийская деревня.
— Олимпийская деревня? А что это такое? Никогда такой здесь не было... Вы говорите, что это там, где местная тюрьма? Тогда проехать надо так...
После получаса езды мы оказались... возле самой настоящей местной тюрьмы. А нам нужна была совсем другая — для малолетних преступников, только что построенная и временно отданная в распоряжение олимпийцев. Часа два мы странствовали от полицейского к полицейскому, от мотеля к мотелю, разыскивая Олимпийскую деревню, которая во всех предыдущих столицах олимпиад была подлинным их украшением. И когда наконец нашли (благодаря помощи случайного водителя, который выступил в роли проводника), все уже от усталости просто с ног валились.
Об этой «олимпийской деревне» много писали и рассказывали. Вряд ли наш рассказ внесет что-нибудь новое, но свое чисто психическое состояние, связанное с пребыванием в ней, мы опишем.' Представьте себе круговое здание, внутри которого большая площадь и протоптанные в снегу тропинки от одного блока зданий к другому, к выходу — единственному, к столовой. Здесь не разгуляешься. Вокруг здания — глухой лес. До Дворца спорта и центра города километров десять.
В первый вечер перед сном мы захотели погулять, подышать свежим воздухом — очень это хорошо снимает общую усталость, помогает побыстрее заснуть на новом месте, даже на тюремных двухъярусных кроватях. Выходим через контрольно-пропускной пункт, набитый охранниками. Куда же идти дальше? Лес темнеет. Ни одного огонька. Машина полицейская сверкает подфарниками — и все. Решили пойти вдоль глухой стены здания — тюрьмы все-таки, напомним! Прошли метров сто, и в этот момент подлетают к нам полицейские:
— Кто такие? Почему здесь ходите?
Показываем свои олимпийские удостоверения, где черным по белому написано и кто мы такие, и откуда. Нет нам никакой веры.
— Пройдемте,— говорят.
— Как так пройдемте? — пытаемся возмущаться мы.— Мы хотим перед сном сделать моцион. У нас завтра трудная тренировка. Мы же приехали на Олимпиаду...
— Ничего не знаем, пройдемте,— сказано это уже с некоторой угрозой.
И мы с полицейскими по нашим же следам, проложенным от входа в Олимпийскую деревню, то бишь в тюрьму для малолетних преступников, возвращаемся к контрольно-пропускному пункту, где наши удостоверения тщательно просматриваются.
Спрашиваем:
— Ну а теперь-то можно наконец идти?
— Нельзя,—отвечают нам.— Теперь мы будем проверять, кто вы есть на самом деле. Ваши олимпийские удостоверения для нас еще не указ.
В конце концов, полицейские разыскали руководителей делегации. И нас освободили от «опеки» полицейских, которые, как выяснилось далее, и понятия не имели, что есть на свете шестикратные чемпионы мира и Европы, олимпийские чемпионы Ирина Роднина и Александр Зайцев и даже что есть такой вид спорта — фигурное катание на коньках...
Таким вот было наше первое знакомство со столицей Белой олимпиады-80. А первое знакомство, как вы знаете, многое значит. От него тень падает далеко. И когда нас спрашивали — и до сих пор спрашивают — о Лейк-Плэсиде, мы сразу вспоминаем блуждание по лесному шоссе, прогулку вокруг здания без окон и рослых полицейских, не знавших, что есть такой олимпийский вид спорта — фигурное катание...
И вообще, каждый час, каждый день, проведенный в такой Олимпийской деревне, только усиливал раздражение. И если бы не выработанное годами умение отвлекаться от повседневных мелочей, такая «тюремная жизнь» нам многое бы подпортила. Ну как, скажем, не испортиться на целый день настроению, если ранним утром, когда прозвонил будильник, поднимавший нас на первую в Лейк-Плэсиде тренировку, Ира, забыв, где она находится, попробовала соскочить с верхней кровати, ударилась всем телом о стенку, ушибла колено, и врачу пришлось немало потрудиться, прежде чем боль была загнана вглубь.
Естественно, лучшим лекарством в таких случаях бывает шутка.
Мы похохотали вместе с Ириной соседкой по «камере» — Наташей Бестемьяновой. Потом рассказали нашим ребятам о том, как «смешно» летать со второго этажа, когда еще не проснулся до конца. Тем более что все слышали удар о стенку — стенки-то были чуть ли не картонные, и каждый звук в блоке заставлял всех среди ночи подниматься. А уж днем вообще сотни людей как бы жили в одной казарме, и заснуть, просто отвлечься, почитать было абсолютно невозможно. Словом, атмосферы привычной, уютной и вместе с тем дружной в Олимпийской деревне не удалось создать не только нам, но, думается, и всем остальным командам, приехавшим в Лейк-Плэсид.
А сколько времени приходилось напрасно тратить на ожидание автобусов! В первые дни вообще казалось, что нет никакого расписания, что водители ездят когда хотят и куда хотят. И опять, стоя на морозе, мы вспоминали веселые истории, вспоминали анекдоты — пусть даже старые и не очень смешные. В таких условиях и несмешной анекдот вдруг становится очень даже веселым. И идет время, и в конце концов автобус подходит, и те силы, то внимание и собранность, что нужны были для тренировки, остались сбереженными.
Как и ожидалось, американцы устроили форменный ажиотаж вокруг Бабилонии и Гарднера. Огромные снимки во всех газетах и журналах. Интервью по телевидению. Какие-то анкеты, в которых десятки журналистов и специалистов расставляли заранее спортсменов по каким-то ими же спрогнозированным местам. И почти везде Бабилонию и Гарднера ставят на первое место. Повторяем: мы со всем этим познакомились только после Олимпиады. Тогда нас это не интересовало. А волн, докатывавшихся все-таки до нас, мы старались не замечать. Хотя не заметить, скажем, того, что Бабилония и Гарднер сидят на всех наших тренировках, было бы просто невозможно. И мы уже поздним вечером, совершая небольшую прогулку по замкнутому пространству двора, говорили друг другу о том, что Тай и Рэнди, конечно, не серьезные спортсмены, если брать слово «спортсмен» в самом широком его смысле. Они, скорее, артисты, люди музыкальные, впечатлительные, с красивыми движениями. Но не борцы. Они даже не понимают того, что отстаивать звание чемпионов мира гораздо труднее, чем его завоевать. (Да еще завоевать в отсутствие главных соперников, многолетних лидеров.) Мы были уже научены всем премудростям такой борьбы. Мы знали все тонкости «витка» после победы. А Тай и Рэнди, вероятно, не знали, и никто им всерьез не подсказал, что и как нужно делать в таких ситуациях. Во всяком случае, тратить себя понапрасну до старта было совершенно ни к чему.
Как бы то ни было, но американцы сидели на всех тренировках. А тут еще их тренер выступил в американских газетах с интервью, в котором говорилось, что Роднина и Зайцев включили в свою программу запрещенные приемы и с помощью этих элементов хотят-де незаконно увезти в Россию олимпийское золото. Мы об этом интервью до поры до времени ничего не знали. Видели, что Татьяна Анатольевна чем-то встревожена, что лица на ней нет, что головные боли вдруг начали ее одолевать. И руководство советской делегации зачастило к нам на тренировки. Потихоньку напряжение стало передаваться и нам. С каждым днем все больше и больше стекалось народу на тренировки, и они быстро превратились в самое настоящее соревнование. Только на настоящем состязании произвольная, так сказать длинная, программа идет пять минут, а здесь соревноваться надо было целых пятьдесят.
И мы, посоветовавшись с тренером, решили отказаться от одной из двух ежедневных тренировок, которые были отведены нам расписанием. Нам лишняя реклама не нужна, а поскольку акклиматизация уже завершилась, элементы получаются, ход есть,— какой смысл в лишнем повторе уже пройденного и освоенного?
Дальнейший ход событий показал, что это решение было единственно правильным. Кстати сказать, оно тоже внесло дополнительную тревогу в стан наших соперников: раз Роднина с Зайцевым отказываются от второй тренировки, значит, они находятся в такой форме, что лучше им и не надо!..
Вот так и шла эта борьба нервов до самого старта. И если, в конце концов, рухнуло все здание, которое старался возводить тренер Нике, но виноват в этом только он сам.
Пришло время жеребьевки. О ее значимости и роли мы уже говорили. И хотя особого влияния на результат стартовый номер не имеет, все-таки на состояние спортсмена свое воздействие оказывает. Бабилония и Гарднер своим стартовым номером — 4 — были явно недовольны, ибо стартовать им приходилось первыми из претендентов на призовые награды. Зато все советские пары оказались в конце стартового листа. Маленькая, чуть заметная, но улыбка фортуны. Хотя, повторяем, нам и это было все равно. Если готов к борьбе и мобилизовал себя полностью, тебя манит только острота борьбы, схватка, желание показать все, что ты можешь, — а уж когда, в порядке какой очереди — пусть над этим думают, пусть из-за этого волнуются другие.
О том, что произошло в день короткой программы — 15 февраля 1980 года, мы знаем только по рассказам тех, кто был на трибунах, да по некоторой информации из газетных и журнальных отчетов. Мы видели, как вдруг — ни с того ни с сего — забегали за кулисами американцы. Как промчалась заплаканная Тай Бабилония. Как с встревоженным лицом прошествовала за ней ее мама. Неожиданно поехала на лед заливочная машина, и началась не предусмотренная расписанием подготовка льда. Почему? Что случилось? За кулисами шел шепоток. Соревнования чуть-чуть затягивались. И мы тут же отключились от всего происходящего, что бы — не дай бог! — не растерять тепло в разогретых мышцах, чтобы, повторяя мысленно свои элементы, пытаясь мышцами еще до выхода на лед почувствовать их совершенную работу, не внести какой-нибудь диссонанс в свою мелодию.
А произошло, оказывается, вот что. Свою предстартовую разминку Бабилония и Гарднер начали под неистовый свист американских болельщиков. В обстановке всеобщего восторга выполняют они коронный обязательный элемент — вращение в ласточке. Все линии отточенны, вращение ускоряется стремительно, и вместе с этим ускорением, как всегда, нарастает овация.
На трибунах — транспаранты: «Тай и Рэнди — вы чемпи-ны!»
Затем американцы проверяют свою дорожку шагов. И, «почувствовав лед», приступают к разминке основного элемента короткой обязательной программы — прыжка «флип» в два оборота. Спортсмены высокого класса исполняют этот прыжок в любое время дня и ночи, находясь в любой форме. И только случайность или нечто совершенно неожиданное могут помешать его выполнить. Так, во всяком случае, думаем мы.
Фигуристы, выступающие в паре, вначале репетируют прыжки отдельно. Так не только у нас, так — у всех представителей парного катания. И Бабилония с Гарднером не изменяют этим традициям разминки. Они разбегаются порознь, заходят на «флип». Со смещением в две-три секунды в воздух взлетают вначале Тай, а затем и Рэнди. Тай выполняет прыжок безукоризненно, а партнер падает и довольно долго лежит на льду.
Падения в фигурном катании, как вы понимаете, дело обычное. Случаются они у всех, и в таких случаях надо побыстрее подниматься, снять напряжение, быстро исправить ошибку, чтобы судьи не придали особого значения твоей неудаче.
Рэнди поднялся не спеша и как бы нехотя. Стряхнул снег с брюк. И снова начал набирать скорость, заходя на прыжок. На трибунах стало потише: все-таки заметили зрители промах. Снова взлетает Рэнди, и при приземлении в самый последний момент нога подгибается, и он снова лежит на льду. Лежит и вроде бы даже не понимает, что же такое происходит с ним на олимпийском льду.
Тай, стоящая у кромки поля, следит за своим партнером с вполне объяснимым отчаянием.
Когда время для разминки истекло и все пары уже покинули лед, тренер Джон Нике посылает Гарднера сделать еще один заход. В одиночку. На глазах у многотысячной аудитории и судейской бригады, не сводящей с него глаз.
Гарднер «флип» так и не укрощает. Даже серьезной попытки у него не получается. В зале стоит гробовая тишина. Гарднер, слегка припадая на одну ногу, идет по проходу за кулисы. Сирена, обрывающая дальнейшие попытки американца, возвещает о прекращении разминки и о том, что на лед должна выходить первая соревнующаяся пара. Однако сигнала от судейской коллегии не поступает. Идут какие-то совещания. Американские представители снуют от прохода на лед к главному арбитру и обратно. Именно тогда почему-то и выезжает машина для заливки льда, хотя это регламентом не предусмотрено. Становится ясно, что идет умышленная затяжка времени, пока не прояснится за кулисами какая-то ситуация.
Спустя несколько минут первая пара все-таки выходит, чтобы показать свою короткую программу, но ощущение закулисной напряженности сохраняется.
Когда настал черед Тай и Рэнди показывать свою короткую программу, тренеры американцев решили воспользоваться небольшой паузой, связанной с демонстрацией судейских оценок предыдущей пары и забирающей обычно две-три минуты. На сей раз появление оценок на табло затянулось, и Гарднер сделал еще одну попытку осуществить свой «флип» (хотя такая разминка вообще запрещена правилами). Рэнди с отчаянной решимостью разогнался вдоль непривычного для себя короткого борта (каждый спортсмен ведь отработал на сотнях тренировок оптимальный вариант подхода к прыжку и никогда его без особой надобности не нарушает), взлетел в воздух и плашмя упал на лед. Все. Дальше шел медленный выезд со сцены. Теперь уже прихрамывание Гарднера стало отчетливым. Еще через несколько секунд звучит объявление о том, что американская пара в связи с травмой партнера участвовать в соревнованиях не будет. Транспаранты на трибунах исчезают. Звуковой фон становится нормальным для соревнований такого разряда.
Такова чисто внешняя цепь происходивших событий — цепь, восстановленная и реконструированная на основании рассказов очевидцев.
Мы потом анализировали и разбирали ее многократно — конечно, спустя много дней, даже недель, когда появилось время, чтобы этим заниматься. Нам это просто необходимо было сделать — ведь в трезвом анализе ошибок и просчетов — своих и чужих — ищешь для себя все тот же опыт, который очень важен для спортсмена и неоценим для того, чтобы стать грамотным тренером и толковым руководителем. И мы пришли к выводу, что все поведение в течение сезона наших соперников, которые сами себя назвали первыми претендентами на чемпионский титул, было неправильным, спортивно неграмотным. Ведь не учитывалась психика талантливых фигуристов, их легкая уязвимость в трудных ситуациях, хотя это обычно было видно невооруженным глазом и ранее.
Ну какой бы наш тренер сборной команды Страны вот так стал выколачивать прыжок в самый последний момент даже у волевого, психически закаленного атлета? Риск ведь возрастает стократно, психологический надлом углубляется с каждой новой неудачной попыткой.
Несомненно, надо было всю подготовку вести иначе, не разбазаривая себя на ненужную рекламу, на гонку преследования, в которой никогда ранее не был лидером и потому не знаком с ее правилами.
Но, может быть, мы судим своих соперников, борьба с которыми так и не получилась, слишком строго? Может быть, не стоит в книге ворошить прошлое, уже отошедшее в историю?
Вновь, как и в других случаях, ответ может быть только категорический: стоит. Вся история спорта должна учить новые и новые поколения спортсменов умению вести борьбу. Спорт не кулуарное зрелище. Спорт — дело общественное. И каждый спортсмен должен уметь с достоинством нести тяжесть своих задач. Иначе и браться за это дело не стоит. И мы всегда были за то, чтобы соблюдалась предельно возможная гласность вокруг обсуждения итогов соревнований, чтобы каждый спортсмен мог получить объективную оценку своего выступления, соизмерить свой уровень с уровнем других. Только так можно лучше понять тенденции развития спорта.
Нам всегда были симпатичны Тай и Рэнди. И они тоже не скрывали своих симпатий к нам. Не сомневаемся, что свистопляска, созданная вокруг их выступления на Олимпиаде, к самим спортсменам отношение имела опосредствованное. И когда они ушли из спорта, когда мы узнали об этом, мы были очень расстроены. Всегда сочувствуешь спортсменам, которые не смогли довести свою борьбу до конца. Это с одной стороны. А с другой, нам было обидно, что острая борьба, на которую мы себя настроили, так и не состоялась. В этом таилась даже некоторая опасность. Когда нет серьезной конкуренции, боевой дух падает. Облегченность задачи ни в коем случае не должна привести к потере собранности и бдительности. И мы после удачного исполнения короткой программы, выведшей нас на первое место с большим преимуществом, постарались предельно собраться и к «произволке».
Свой последний олимпийский выход хотелось завершить с полным блеском. И мы не жалели сил, не экономили pix больше. И в каждый шаг вкладывали всю свою силу, весь свой опыт, все свои чувства. Три минуты мы мчались, ничего не замечая вокруг. А на четвертой стало тяжело. Многие зрители в зале курили — в США это в порядке вещей,— и дышать стало нечем. Руки и ноги действуют, усталости не чувствуем, а дышать невозможно. Воздух застревает в легких — не выдохнешь. Но зрители ничего не заметили. Последние секунды мы докатались, уже понимая, что сделали все, что могли, и даже чуточку больше.
Только остановившись с последним аккордом, разрешили себе сказать — конец! Но здесь уже ощущения были разными.
Ира: Я остановилась и поехала к центру поля, чтобы раскланяться. Чувствовала себя как обычно после только что закончившейся произвольной программы. Тяжело, но вполне терпимо. И только сделала шаг, как чувствую, что Саши рядом нет. Не успела оглянуться, слышу: «Стой. Вернись. Не могу...» Вернулась и чуть обняла своего надежного друга, отдавшего все силы в этот день на катке, и незаметно для зрителей повезла его к бортику, где нас уже ждала Татьяна Анатольевна и где мы оба могли на нее опереться...
Саша: Так оно и было. Прозвучал последний аккорд. Остановился. И сил больше нет. Все исчерпал. Стою. В глазах даже потемнело. Воздух никак не могу вдохнуть. А тут Ира отправилась раскланиваться. Ну, я ее и остановил. А потом вместе поехали к борту, и я чувствовал ее твердую, сильную и надежную руку...
Ира: Много разговоров было о моих слезах, когда мы стояли уже на пьедестале. Телевидение крупно показало мое лицо, о чем я даже и не подозревала, и слезы, которые потихоньку навертывались и потом поползли по щеке. Удержать их я просто не могла, да и к чему?..
Мы не знали тогда, что это наше последнее выступление на официальных соревнованиях, но в том, что это наша последняя Олимпиада, не сомневались. И это тоже придавало минутам на пьедестале свой радостный и чуточку грустный оттенок — прощания с Олимпиадой!
Впрочем, до официального прощания было еще далеко, и мы могли, как это было на всех предыдущих играх, поболеть за наших товарищей. Им ведь в эти дни было ох как нелегко. У нас есть, кроме фигурного катания, свои любимые виды спорта, в которых мы хорошо знакомы с ведущими спортсменами разных поколений.
Как и в Инсбруке в 1976 году, эстафета у биатлонистов получилась зрелищем увлекательным. Мы не будем пересказывать ход гонки и все ее перипетии — не это для нас главное. А вот о проявлении бойцовского характера нашими ребятами, о том, как Тихонов, неудачник в индивидуальной гонке, сумел на втором этапе переломить ход борьбы и создать огромный запас, поговорить стоит.
Саша боролся за четвертую свою командную медаль самоотверженно и вместе с тем хладнокровно.
Мы видели, как он разминался перед тем, как уйти на второй этап. На дистанции шла борьба, диктор время от времени говорил о том, кто впереди, кто идет следом за лидером. Сухо трещал снег под ногами. Мигало электронное табло, перемещая команды с места на место.
Сборная ГДР в эстафете 4X7,5 километра решила обеспечить себе выигрыш уже на первых этапах, чтобы к заключительному отрезку преимущество было непреодолимым. Сборная СССР ответила таким же тактическим ходом. Качество тактики теперь определяли люди. Спортсмены. Их мастерство, сноровка, их устойчивость, психологическая стабильность. И еще то, что мы называем чувством команды.
Ко второму этапу биатлонисты СССР и ГДР шли вровень.
За несколько секунд до того, как лидеры появились на отрезке «старт-финиш», Саша Тихонов, несколько секунд стоявший как бы в раздумье, повернулся к чемпиону мира из ГДР Зиеберту и что-то ему сказал. Издалека казалось, __ что лицо
Саши покрыто изморозью. Потом он улыбнулся, и губы у него еще раз пошевелились.
Мы были просто озадачены: что это там за разговоры ведет Тихон, да еще с главным своим конкурентом на этапе?
Конечно, в этот момент уже было не до догадок, потому что появились лидеры — наш Аликин и Юнг. Молниеносно скользнули на трассу Тихонов и Зиеберт. К первой стрельбе скоростник Тихонов был впереди. Стрелял он по-снайперски. Снова умчался, уже далеко впереди Зиеберта, на трассу. Потом и второй раз отстрелялся на «отлично» (вот так бы всегда в индивидуальных гонках на олимпиадах, с некоторой даже грустью подумалось нам, он тогда бы вообще все «золото» себе забирал) и добыл команде большой запас секунд. Попробовал было отыграть его олимпийский чемпион Ульрих, да не тут-то было — Барнашев устоял. А финишный этап Алябьев Рочу уже просто не мог отдать. Так и получилось, что сильнейшая по подбору биатлонистов команда ГДР проиграла нашей сборной почти целую минуту.
Ребята качали тренера, качали Тихонова. Все мы были счастливы так, как будто выиграли сами. Собственно говоря, так оно и было, потому что на олимпиаде все победы и поражения делятся на огромную нашу олимпийскую семью. А потом мы все-таки спросили Сашу, что это он там нашептывал Зиеберту?
— Да ничего особенного. Я сказал ему: «Вот ты, Зиеберт, чемпион мира, бегаешь и стреляешь здорово, но сегодня я, Тихонов, клянусь, у тебя выиграю. Так и знай». В общем, говорил не столько Зиеберту, сколько себе...
Тихонов был именинником в этот день. И мы его очень хорошо понимали. Как понимал и он нас в тот день, когда мы стали чемпионами. Мы знали, что он сидит на трибуне, знали, что беспрерывно щелкает аппаратом — не столько ради фотоснимков, сколько для того, чтобы унять и свое волнение, когда мы выходили на лед.
Приходили мы поболеть и за наших танцоров, боровшихся за высшие награды, как и четыре года назад, когда блистали Мила Пахомова и Саша Горшков. Конечно, теперь им приходилось труднее. Наталья Линичук и Геннадий Карпоносов вместе с Ириной Моисеевой и Андреем Миненковым, с которыми мы много лет тренировались в одной группе, отражали натиск венгерских танцоров Кристины Регоци и Андраша Саллаи. Наташе с Геной удалось с минимальным перевесом подняться на верхнюю ступеньку, Ире с Андреем досталась бронзовая награда — и это тоже было весомым вкладом в нашу командную копилку.
Сборная СССР вела нелегкую борьбу, медалей на этот раз было не так много, как хотелось бы. Были потери. Одна из них настолько огорчила всех, что и вспоминать о ней не хочется. Читатели догадываются, что мы говорим о наших хоккеистах. Мы болели за них на всех играх, на всех решающих матчах. Вот и на этот раз заняли место на трибуне задолго до выхода на лед хоккеистов наших и США. Голоса сорвали, подбадривая. Но победу торжествовали не мы. На фоне того спортивного мужества, которое демонстрировали Вера Зозуля и Галя Кулакова, той устремленности к победе, нацеленности на борьбу, которой отличались другие наши чемпионы и призеры, игра хоккеистов, мягко говоря, не впечатляла. Конечно, поражение очень всех нас расстроило. Но при этом и многому научило, в том числе показало, насколько важна правильная оценка сил соперника, к каким катастрофическим последствиям приводит самоуспокоенность, небрежность, превращающая достоинства в недостатки.
Конечно, задним умом все мы сильны, но все-таки, может, и не стоило бы встречаться с американцами накануне Олимпиады в товарищеских матчах. Те легкие победы над сборной США привели и к легкому отношению к сопернику во время официального поединка. Олимпиада этого не прощает.
Мы видели не только соревнования фигуристов, биатлонистов и хоккеистов. В Лейк-Плэсиде у всех на устах было имя великолепного американского спортсмена конькобежца Эрика Хейдена. Видели его на дистанции и мы. Не могли не посмотреть хотя бы потому, что он наш «близкий родственник» по спорту — вооружен пусть и другими, но все же коньками. Впечатление от бега Хейдена было колоссальным. Шаги мощные, в каждом движении чувствуется необыкновенная сила. Со старта видно, что бежит победитель. В этой невероятной уверенности, в огромном запасе сил, в спортивной неуемности— преимущества Хейдена.
И, как всегда в таких случаях, отличный спортсмен оказался и личностью недюжинной. Уже в 1982 году промелькнуло в газетах сообщение, что Эрик Хейден, студент медицинского колледжа в Калифорнии, приехал на чемпионат мира по велоспорту. Он еще и в бытность свою конькобежцем немало времени уделял велосипеду и мечтал выступить на Олимпийских играх в Москве. Пример многократного мирового и олимпийского чемпиона Евгения Гришина, который удачно совмещал этих два вида спорта, был по душе и молодому американцу. Но в Москву, как за это ни боролся Эрик, попасть из-за бойкота, объявленного американским президентом, не удалось.
Спустя два года Эрик с грустью вспоминал о трудных для олимпийского движения временах. А мы вспомнили, с какой отвагой Хейден бросил после Белой олимпиады вызов тем, кто хотел бы уничтожить олимпийские игры современности. 23 февраля 1980 года, когда Эрик завоевал свою пятую олимпийскую золотую медаль, установив тем самым абсолютный рекорд Игр, он сказал в беседе с корреспондентом агентства ЮПИ:
— Я не думаю, что спорт и политику следует смешивать. Представьте положение спортсменов, всю жизнь готовившихся к двухнедельным состязаниям, когда кто-то, не знающий в действительности, о чем думают спортсмены, вдруг говорит: «Вы не будете выступать...» Если бы я был кандидатом на поездку на летние Игры, я бы разочаровался в правительстве...
Эрика Хейдена тогда поддержали многие американские атлеты. Но на этом они не остановились. О том, что было дальше, очень точно рассказывают известные журналисты М. Сту-руа и Б. Федосов в своей книге «Игры, зовущие к Играм».
«После окончания соревнований Белой олимпиады президент США пригласил американских спортсменов в Белый дом. Он даже позволил себе пошутить, сказав, что, поскольку в Лейк-Плэсиде автобусы работали из рук вон плохо, он послал за олимпийцами самолеты. На машинах американских ВВС спортсмены прибыли в Вашингтон и явились в Белый дом прямо в тренировочных костюмах.
Поначалу все шло как по маслу. Президент приветствовал спортсменов и затем дал завтрак в их честь в Восточной комнате Белого дома. И вот тут-то Эрик Хейден, феноменальный скороход, пятикратный чемпион XIII Олимпиады «испортил обедню» (оказывается, это можно сделать и за завтраком). Э. Хейден, решительный, собранный и целеустремленный, как и на ледяной дорожке, заявил: «Спортсмены — участники зимней Олимпиады в большинстве своем считают, что бойкот — дело негожее».
Хейден добавил, что он подал Картеру соответствующую петицию, выражающую, по его словам, «почти всеобщее мнение»-. Несколько позже пресс-секретарь Белого дома Джоди Пауэлл, делая хорошую мину при плохой игре, попытался отшутиться. Он сказал: «Господин президент получил от спортсменов хоккейные шайбы, шлемы, свитера, жетоны, пепельницы и прочие олимпийские сувениры. Но петиции против бойкотов среди них не было». В этот момент пресс-секретарь Белого дома напоминал хоккейного голкипера, за воротами которого зажегся красный сигнал, но он тем не менее утверждал, что шайба пролетела мимо не поразив ворот...»
Эрик Хейден, остался в памяти всех любителей спорта как образец олимпийца, не торгующего ни своей славой, ни своими медалями. В отличие от печально известного чемпиона Мюнхенской олимпиады по плаванию Марка Спица, Эрик не превратился в «звезду» торговой телевизионной рекламы. Он решил стать врачом, и мы не сомневаемся, что и в медицине он будет выдающимся мастером своего дела. Просто не может такой человек, такой великий спортсмен не стать и выдающимся деятелем в послеспортивной жизни!
Финиш Олимпийских игр в Лейк-Плэсиде был почти таким же, как старт. Праздник закрытия оказался не слишком удачным. Туристы, зрители, спортсмены и тренеры, опасаясь автомобильных пробок, многочасового ожидания, быстро покидали центр города, даже не полюбовавшись фейерверком.
Мы были счастливы, что можем наконец-то покинуть угрюмое здание Деревни-тюрьмы. В последние дни жить здесь стало невыносимо, особенно после того, как спал накал борьбы. Да и сами условия жизни в Деревне усложнились. В столовой выстраивались длинные очереди, чтобы получить какое-нибудь мясное блюдо. Шеф-повар смущенно объяснял олимпийцам, что запасы мяса растащили. Нам и всем остальным олимпийцам от таких оправданий было не легче.
Все чаще вспоминали мы о маленьком нашем Сан Саныче. И попросили руководство делегации отпустить нас в Москву раньше остальных. Нам пошли навстречу, и мы с огромным облегчением покинули Лейк-Плэсид, столицу Игр, которые принесли нам вторую общую золотую награду и третью — для Ирины.
Кстати сказать, бойкот Московской олимпиады, закончившийся, как известно, провалом для его организаторов, имел в фигурном катании свое продолжение. Обычно после окончания чемпионатов мира сильнейшие фигуристы отправляются в турне по нескольким странам. Если чемпионат в Северной Америке,— по США и Канаде, если в Европе, то участники турне обязательно приезжают в Москву и Ленинград. В 1980 году чемпионат мира проводился в Дортмунде, и, естественно, все сильнейшие спортсмены были включены в состав «сборной мира». Попали в нее и мы, хотя и не выступали на чемпионате из-за поврежденного плеча у Ирины.
В последний вечер чемпионата за кулисами вновь была кутерьма. Бегали руководители Международного союза конькобежцев. Суетились американские представители. У девушек из команды США были заплаканные лица, а ребята отводили глаза в сторону, встречаясь с недоуменными взглядами спортсменов. Оказалось, что под нажимом своего правительства американские фигуристы отказываются от участия в турне по Европе, чтобы не заезжать в Москву и Ленинград и не демонстрировать свое мастерство перед советскими зрителями. Пять американцев — Ч. Тикнер, С. Хамильтон, Д. Санти, Л. Фратиани и Л.-М. Аллен уступили перед натиском официального Вашингтона. Мы не собираемся осуждать их за это, но волей-неволей приходит на ум сравнение с Эриком Хейденом.
Такой поступок американских спортсменов, пусть и вынужденный, был осужден всеми фигуристами.
«Очень жаль, что американские политики вторгаются в область спорта,— сказал тогда в интервью замечательный фигурист из ГДР чемпион мира Ян Хоффман.— От этого пострадают прежде всего сами американские спортсмены».
Эммерих Данцер, многократный чемпион Европы и мира из Австрии, добавил: «Необходимо разделять спорт и политику».
А фигуристка из ФРГ Дагмар Лурц эмоционально воскликнула: «Как, американцы не едут в турне? Мне очень жаль их!..»
И была абсолютно права.
После возвращения в Москву мы получили огромное количество писем. Мы просто не ожидали, что слезы, прокатившиеся по щеке Ирины, вызовут такой эффект сопереживания. Как и каждого советского спортсмена, нас радовало, что зрители высоко оценивают наше мастерство, наш характер, трудолюбие и нацеленность на победу. В одном из писем девушка из Симферополя писала так: «Глядя на вас, я воспитываю характер, силу воли. И еще — я люблю вас за то, что вы в своих выступлениях щедро отдаете частицу себя, вернее, дарите ее людям...» Что может быть лучше таких слов, такой высокой оценки из уст зрителей!
Подведем итог. Олимпийские игры современности — великая школа человеческой солидарности, силы духа. Они не похожи на обычные соревнования. Олимпийский чемпион никогда не получает приставки «экс», он остается для следующих поколений образцом для подражания...
|
