Кумпарсита

С Милой мы росли вместе, дружили. Нас связывала любовь к фигурному катанию и совместные занятия на стадионе Юных пионеров. Как это ни покажется странным, но на нас тренеры не возлагали никаких надежд. Отнесенные к числу бесперспективных спортсменов, мы были в какой-то мере предоставлены сами себе, и одна отрада была в том, что мы сами себе ставили программы и, как нам казалось, с успехом их исполняли. Потом мы действительно выдвинулись. Мила ушла в парное катание, затем тренировалась в одиночном у Виктора Кудрявцева и, наконец, оказалась в танцах. Она с детства была человеком одержимым. Любила праздники новых постановок. Я никогда не сомневалась, что Мила одаренная фигуристка, возможно, эта мысль родилась в ту пору, когда мы восхищались друг другом на СЮПе, но как бы то ни было, я всегда верила в ее талант.

Целое десятилетие безраздельно господствовала в танцах на льду пара Людмила Пахомова и Александр Горшков. Любители фигурного катания всегда с нетерпением издали их новых программ. И каждый раз они снова потрясали нас. Ни одна программа не повторяла другой. «Соловей», «Вдоль по Питерской», вальс из «Маскарада», «Озорные частушки» — каждая раскрывала новые стороны их таланта.

Трудно дать более яркую и точную характеристику творчества Людмилы, чем это сделал народный артист СССР Марис Лиепа: «Пахомова привнесла в фигурное катание эмоциональный танец, ей же принадлежит приоритет и в развитии сюжетного танца. Она создала свой, русский стиль в танцах на льду. Ее танец всегда вызывал ассоциации, что присуще только настоящему искусству. Людмила вкладывала в свои выступления огромный заряд энергии, заряд полемического противопоставления тем привычным, обыденным нормативам, которые существовали до расцвета советской школы танцев на льду. Восхождение на вершины не было бесконфликтным. Это был тернистый путь поиска. И победы добывались в борьбе — в борьбе за утверждение советского исполнительского стиля, в борьбе с косными рамками правил».

За свою короткую жизнь Мила успела так много, что другому, прожившему куда больше, не хватило бы и нескольких. Они с Сашей стали первыми олимпийскими чемпионами в танцах на льду. Танцы получили права гражданства па Олимпиадах благодаря их блистательному таланту, сложности программ, исполнительскому мастерству. Опять во многом благодаря Пахомовой фигурное катание перешагнуло границы спорта, ого стали сравнивать с искусством. Создавать высокохудожественные программы позволяла ей хорошая теоретическая подготовка. Людмила закончила ГИТИС, полностью пройдя балетмейстерский курс. Училась она, как и выступала, на «отлично».

Она не знала, что такое свободное время. И при всей своей занятости нашла и время и силы, чтобы убедить в нужности и организовать при ГИТИСе отделение фигурного катания для тренеров, желающих изучить балетмейстерское искусство.

Редко кому из выдающихся спортсменов удается стать сильным тренером. Она таким стала. Она успела воспитать хороших фигуристов. У нее была целая группа, которую она вела с самого раннего детства. Несколько лет ее ученики были чемпионами мира среди юниоров. Сегодня ее пара Анненко — Сретенский входит в сборную команду СССР, они бронзовые призеры чемпионата Европы и четвертые в мире.

Пахомова была примером во всем: любящей дочерью, хорошей женой, замечательной матерью. Воспитанная в любви к труду, она и свою Юлю воспитывала так же.

Она любила жить. Всегда красивая, элегантная, настоящая женщина. А тренеру оставаться женщиной очень трудно, когда большую часть жизни проводишь в брюках, в монобутсах, кричишь, бегаешь и в работе забываешь обо всем.

Многогранность личности Милы нашла отражение в ее книге. Это ее опыт, суждения, мысли. Она много успела в жизни, но еще больше не успела. Некоторые ее высказывания, мысли как бы намечены контуром, они должны были получить дальнейшее развитие, ведь впереди была большая жизнь. Но...

Заслуженный тренер СССР Татьяна Тарасова

«Кумпарсита»

...Когда фигуристы заканчивают выступать, они заявляют об этом весной, в конце сезона, а мы дотянули до сентября. Впрочем, слово «дотянули» не подходит, мы и вправду собирались еще кататься. Тренировались, как всегда, с полной отдачей. Успели сделать оригинальный танец. Съездили с показательными в Финляндию.

Решение уйти было внезапным, и поводом к нему послужило до сих пор незнакомое чувство — кататься не хочется. Конечно, мы и так понимали, что пора. К этому шло. Саше — тридцать лет, мне — двадцать девять. Сначала думали: ну, откатаем еще один сезон, но вот взяли и прервали тренировки в сентябре, когда уже немало сил и трудов было потрачено на новую программу.

Мы понимали, что делаем что-то нелепое, несуразное, но не могли, и впервые не хотели сопротивляться наступившей апатии. От переутомления, перенапряжения бывало и раньше случались иногда такие вот приступы хандры, но на сей раз это было что-то куда более серьезное, неотвратимое. И мы пришли к выводу, что бессмысленно пересиливать себя и делать механически то, во что мы привыкли вкладывать душу.

Будущее показало — мы не ошиблись: ушли в то самое время, в тот самый час. Многие, заявив, что уходят, еще некоторое время продолжают кататься, выступать с показательными номерами. С нами так не было. Мы ото всех предложений отказывались, никуда не ездили. И никогда с тех пор я не испытывала искушения выйти на лед. Наплясалась, видимо, на всю жизнь...

Наступили для нас очень странные и очень трудные дни. Мы знали, что уходим, но продолжали тренироваться, и никому не заикались о своем намерении. Поэтому никто о нем и не догадывался, в том числе и наш тренер — Лена Чайковская. Мы, конечно, понимали, почему помалкиваем: сказать — это какотрезать. Наконец, мы собрались с духом и отправились к Чайковской домой и прямо с порога произнесли страшные для нас, да скорее всего и для нее, слова: «Лена, мы решили, что нам кататься больше не нужно». И в слезы. Я реву. Она ревет. В доме нашлась бутылка шампанского. Выпили мы по бокалу, успокоились немного. Помнится, Лена говорила нам, что это, конечно, очень горько, очень тяжело, но что, наверное, так надо, хотя она не представляет себе, как нам теперь жить дальше.

В тот же день мы поехали в Спорткомитет СССР. Председатель Сергей Павлович Павлов был вне себя от удивления: «Как?! Да вы что придумали?! Сезон начинается!» А мы ему: «Есть Моисеева и Миненков, есть Линичук и Карпоносов. Замена есть. А нам лучше уйти сейчас».— «Ну, раз решили уйти красиво, мы вас красиво и проводим».

И нам устроили прощальный бал во Дворце спорта. Теперь это вошло в традицию.

Это мой первый снимок в печати (Советская женщина, № 1, 1958). Почему именно меня выбрал автор фотографии, где это было снято, при каких обстоятельствах, не помню. Под снимком в журнале были помещены такие стишки. Лед стружкою острою, тонкой Вьется под сталью конька. Ты подрастешь — Чемпионкой станешь наверняка...

Трогательными были наши проводы — и грустными, и немного... забавными: с нами прощались будто насовсем. Ира Роднина говорила что-то горячее и путаное. Да и мой голос подозрительно подрагивал, когда я «произносила свою речь». В обычной жизни для меня растрогаться до слез — пара пустяков, но вот при награждении я никогда не плакала, хотя это «ситуация» довольно сентиментальная. Удерживалась я только потому, что даже на пьедестале не выходила из своего «ледово-сценического образа».

После речей начался бал. Дети танцевали. Мы танцевали. Последний наш танец был «Кумпарсита». И выбор напрашивался сам собой, ведь «Кумпарситу» любили зрители, ее всегда ждали. Но эта «Кумпарсита» была особенной. Мы танцевали — разлуку, мы танцевали — прощание. Милая наша «Кумпарсита». Только она и могла передать все то, что мы испытывали в тот вечер... Уловила ли это публика? Надеюсь, что да.

В творческой жизни я не раз сталкивалась с этим где-то обидным даже парадоксом. Бот, бывает, трудишься, изобретаешь, выдумываешь-обдумываешь, вкалываешь, и всю эстетическую теорию в танец вложишь, и всю душу, но вдруг видишь — публика-то им не захвачена, не «побеждена». Чуда не произошло. Не родилось чудо. А бывало и так — по наитию, сам по себе, вдруг, из ничего как будто сотворяется истинный танец, подлинная удача, подлинная победа. И тут даже не в похвалах дело, не в оценках, ты сама сознаешь: это то — что надо, вот это — хорошо.

Начало моего «творчества». Перед выступлением во Дворце спорта в Лужниках. Мы танцевали что-то из «Лебединого озера».

Но как бы то ни было, мое кредо — и жизненное, и творческое, и профессиональное — работать. Профессионал работает, он не ждет вдохновения, он трудится каждый день, каждый час. Голова может разламываться от боли, а я все равно делаю то, что назначила — музыку, допустим, слушаю. Постоянная работа необходима, строго обязательна, она оттачивает умение и даже, наверное, интуицию обостряет. Да! Это так! Но... Не в муках творческих, а как бы экспромтом появляется на свет твой шедевр. Так вот, возвращаясь к «Кумпарсите», она из этого десятка, танец, рожденный как бы по наитию, взывающий к чему-то сокровенному, очень дорогому, о чем и не вспоминаешь почти, но всегда помнишь. Вот такая «Кумпарсита», наш первый показательный номер, самый любимый, популярность которого росла по мере нашего успеха. А на премьере публика в Лужниках осталась к нему, в общем-то, равнодушной, а специалисты — те просто нас заклевали: «Непонятно! Зачем нужно показывать старомодный, отживший свое танец?» — «Какие вкусы может воспитывать такая постановка: какие-то фривольные движения бедрами, плечами?» Да, как ни смешно теперь об этом вспоминать, но тогда наша милая «Кумпарсита» показалась кое-кому чересчур смелой.

Мнения специалистов иногда бывают поспешными. Холодность публики нас огорчила больше. Однако, к нашему удивлению и восторгу, уже следующий показ «Кумпарситы» вызвал горячую овацию. Что же произошло? Как же публика смогла прозреть за столь короткий срок? Чудо объяснялось просто. «Кумпарсита» помогла нам понять один из основных законов любого зрелища: как покажешь, так и примут. Вскоре после премьеры «Кумпарситы» мы выехали па турнир в ГДР, где успешно для себя выступили. Это подняло нам настроение, и мы танцевали на показательных легко и раскованно, совсем не так, как в Лужниках, когда у нас сердце уходило в пятки от страха. Бурные аплодисменты трибун на этом втором показе вселили уверенность, которая нас и дальше не оставляла. Мы всегда исполняли этот танец с особым вдохновением, и наша увлеченность моментально передавалась публике. Именно так и бывает. Только так. Если артист придумал что-то новое, пошел на риск, но скован, не уверен, что будет понят и принят, то его и вправду забрасывают помидорами. Если же он танцует самозабвенно, пусть даже с вызовом, не сомневаясь в себе, трибуны поддержат. Трибуны ценят смелость. Публика довольно точно угадывает состояние спортсмена. Иногда упадет фигурист, а зал не видит этого падения, не желает видеть: «Разве падал? Да вы что!» А иной упадет, и зрители вздохнут уныло: «Ну, вот... упал». 

Безоговорочный успех нашей «Кумпарситы» был еще и успехом танго. Ни те, кто упрекал нас в отсталости вкуса, ни мы сами не предполагали, что близится волна нового интереса к забытому танцу. Уже после появления «Кумпарситы» танго вернулось на эстраду, в кино, на телевидение. Стали даже в ритме танго сочинять песни. Именно само классическое танго на льду вызывало восторг трибун везде, где бы мы ни выступали... «Классическое танго!» Если бы мы имели понятие о классическом танго!

Идея «Кумпарситы» принадлежала Анатолию Чайковскому, мужу Лены. Он вообще активно участвовал в нашей творческой жизни. Когда речь шла о выборе музыки, сюжета, Лена нередко соглашалась с его предложениями, во всяком случае, так бывало при работе с нами. Загадочно, но факт: его любимые произведения в чем-то соответствовали нашему облику, стилю нашей пары. Так вот, «Кумпарситу» он видел давным-давно в старом фильме. Там вроде бы танцевал танго знаменитый Рудольфе Валентине. Эту картину — она, по-моему, называлась «Случай в пустыне» — мы так и не смогли посмотреть. Ездили в Белые Столбы, в Госфильмофонд — не было там фильма с таким названием. Но впечатление от «Кумпарситы» у Толи сохранилось так отчетливо, что он довольно точно по смыслу, по содержанию показывал нам танец — жесты, контуры рисунка. Ходил в каком-то экстазе по комнате в тренировочных штанах, изображая знойного Рудольфе. Мы все смеялись и радовались, пребывали в счастливом творческом возбуждении.

Кто мы были в то время? Фигуристы, делающие первые самостоятельные шаги в танцах на льду. Мы не стремились к каким-то вершинам, не замахивались, упаси боже, на то, чтобы создать нечто, достойное чемпионов. Может, отсюда такая свобода, раскованность? Танец был поставлен за одну ночь. Хореографический рисунок не менялся все последующее время.

Наверное, мы попали в точку с этим танцем. Видимо, он был самым лучшим нашим танцем, если все запомнили «Кумпарситу», и просили «Кумпарситу», и судили о нас по «Кумпарсите», и любили нас за «Кумпарситу». Я думаю, этот номер в максимальном приближении отвечал нашему темпераменту, нашему видению танца — танца вообще, танца как явления, как особого средства самовыражения. «Кумпарсита» — это мы, это мы в то время, это То время.

Я не знала, что такое настоящее танго до постановки

«Кумпарситы». Никогда в жизни не танцевала танго на полу. Бальные танцы на паркете я впервые увидела в начале семидесятых годов, когда по телевидению транслировался какой-то международный конкурс. Но я никогда не встречала ничего похожего на то, что делали на льду мы. Году в семьдесят пятом или в семьдесят шестом мы с Сашей попали на концерт ансамбля «Аргентинское танго». Кажется, это был фольклорный ансамбль из Аргентины. Девочки-мулатки, коротконогие, в мини-юбках, на высоченных каблуках, мальчики-крепыши. Они танцевали свое танго, и мы познакомились, наконец, с тем, что несомненно было первоисточником нашей «Кумпарситы», мы узнали ее. Нам же в свое время помогла придумать движения музыка, помимо того, что показывал по памяти Чайковский.

Когда мы готовили олимпийскую программу в семьдесят шестом году, я подолгу просиживала в театральной библиотеке, делая подборку по Испании, по испанскому танцу. И вот тогда я натолкнулась на журнальные снимки Рудольфо Валентино. Три-четыре позы, наверное, самые его знаменитые. Партнерши разные. Очень яркий костюм: такие штаны расширенные, с завязками, широкий пояс, фигаро, шляпа аргентинская. Валентино казался довольно массивным. Очень представительный, очень красивый мужчина.

«Кумпарсита» не была этапом, вехой на пути к чемпионским медалям. Номер показательный. Но благодаря этому танцу мы поняли — к счастью, в самом начале нашего довольно-таки трудного пути — одну очень важную истину: танец любой — обязательный, произвольный — должен быть наполнен жизнью. Он должен быть одухотворен. Выразительная пластика, логичная хореография, интересные сплетения балетмейстерской мысли — все это прекрасно. Но чтобы танец вызвал отклик в людях, он не должен носить на себе отпечаток «сделанности», он должен быть хоть чуть-чуть, как «Кумпарсита», которая заставляла людей улыбаться.

...Однажды со мной заговорил пассажир в автобусе: «А я вас видел по телевизору. Вы когда «Кумпарситу» танцевали, знаете, ножкой делали вот так: «та-та».

Знаки внимания, почета, проявление любопытства, связанные с известностью, оставляли меня равнодушной. Реакция же на танец — никогда...